Роберт Грейвз - Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 2. Божественный Клавдий и его жена Мессалина.

— Если я доставил вам удовольствие, в этом моя награда. Если провинился перед вами, прошу меня простить.

Ответом было молчание, и Мнестера увели навстречу смерти.

Единственные два человека, которых я пощадил, — я не говорю о тех, кто безусловно оказался невинен, — были некий Латеран и Кэсонин. Улики против Латерана шли вразрез друг с другом, а он был племянником Авла Плавтия, поэтому я принял на веру его слова, не имея доказательств обратного. Кэсонин же был такой жалкий и низкий негодяй, что я не хотел оскорблять всех остальных, казня его с ними вместе; при Калигуле он продавал себя мужчинам. Не знаю, что с ним стало; после того, как я его отпустил, он никогда не появлялся в Риме. Я также прекратил дело племянницы Нарцисса: я был у него в долгу.

Вакханок, все еще одетых лишь в леопардовые шкуры, я приказал повесить, процитировав речь Улисса из «Одиссеи», когда он наказывал распущенных служанок Пенелопы:

Я вздернул их, как это описано у Гомера, двенадцать в ряд, на огромном корабельном тросе, натянутом между двумя деревьями с помощью лебедки. Ноги их лишь чуть-чуть не доходили до земли, и когда они умирали, я снова привел строку из «Одиссеи»:

А Силий? А Мессалина? Силий даже не пытался оправдываться, а когда я стал задавать ему вопросы, приводил голые факты, свидетельствующие о том, как он был соблазнен Мессалиной. Я нажимал на него:

— Но почему? Я хочу знать почему. Ты действительно был в нее влюблен? Ты действительно считал меня тираном? Ты действительно хотел возродить республику или метил на мое место?

Он ответил:

— Не могу объяснить этого, цезарь. Может быть, меня околдовали. Она заставила видеть в тебе тирана. Мои планы были туманны. Я говорил о свободе со многими друзьями, а ты ведь и сам знаешь, как это бывает: когда говоришь о свободе, все кажется просто. Ждешь, что все двери раскроются перед тобой, стены падут, а люди будут петь от радости.

— Ты хочешь, чтобы я пощадил твою жизнь? Отдать тебя под опеку семьи как слабоумного, не отвечающего за свои поступки?

— Я хочу умереть.

Мессалина прислала мне из Лукулловых садов письмо. Она писала, что любит меня так же нежно, как раньше, и надеется, я не отнесусь к ее шалости слишком серьезно; она просто водила Силия за нос, как мы с ней договорились, и если она перепила и шутка зашла слишком далеко, это еще не значит, что я должен быть глупеньким — сердиться или ревновать. «Ничто не делает мужчину таким противным, таким ненавистным в глазах женщины, как ревность». Письмо передали, когда я еще был на трибунале, но Нарцисс не дал мне ответить до конца суда, и я послал лишь официальное уведомление: «Твое письмо получено: я уделю ему свое императорское внимание в надлежащее время». Нарцисс сказал, что до тех пор, пока я полностью не удостоверюсь в размерах ее вины, лучше не рисковать: мое письмо может внушить Мессалине надежду, что она избежит смерти и будет всего лишь сослана на какой-нибудь небольшой остров.

В ответ на уведомление о том, что я получил ее письмо, Мессалина прислала второе — длинное, многословное послание с пятнами слез, где она упрекала меня за холодный ответ на ее нежные слова. Оно содержало полное признание, как она называла это, во множестве опрометчивых поступков, но ни одного случая супружеской измены она не привела: она умоляла меня ради наших детей простить ее и дать ей возможность начать все с начала; обещала быть мне верной и покорной женой и стать для знатных римлянок идеальным образцом примерного поведения на все грядущие времена. И подписалась ласкательным прозвищем. Письмо пришло в то время, как я разбирал дело Силия.

Нарцисс увидел слезы у меня на глазах и сказал:

— Цезарь, не поддавайся. Кто родился шлюхой — шлюхой и умрет. Она обманывает тебя даже сейчас.

Я сказал:

— Нет, я не поддамся. Нельзя дважды умереть от одной и той же болезни.

И я снова написал: «Твое письмо получено: я уделю ему свое императорское внимание в надлежащее время».

Третье письмо Мессалины прибыло как раз тогда, когда на землю упали последние головы. Оно было сердитым и угрожающим. Она писала, что дала мне полную возможность отнестись к ней справедливо как порядочному человеку, и если я немедленно не попрошу у нее прощения за свою наглость, бездушие и неблагодарность, выказанные ей, мне придется отвечать за последствия, так как ее терпению приходит конец. Все гвардейские офицеры тайно присягнули ей на верность, так же как все мои вольноотпущенники, кроме Нарцисса, и все члены сената; стоит ей только слово сказать, и меня арестуют и отдадут ей на отмщение. Нарцисс откинул голову и захохотал: