Давид Гроссман: Львиный мед. Повесть о Самсоне

Рассказчик не повествует нам ни о буре, которая могла разыграться между Маноем и его женой, ни о радости и нежности, что могла вспыхнуть во взглядах супругов. И ничего удивительного в том нет, ибо Ветхий Завет скуп на описания чувств, — это прежде всего история деяний и свершений. Поэтому читателю предстоит труд угадывания — труд увлекательный, но и чреватый опасностями, идущими от игры воображения. Но я все же рискну и на последующих страницах сделаю то, что уже до меня проделывали многие поколения читателей библейского текста, исходя из своих верований, убеждений своего времени и веления собственных сердец. В каждое слово и в каждую строчку они вкладывали свой смысл и свои предположения (а порою и заблуждения и упования. [2] Разумеется, Ветхий Завет подает историю Самсона скорее как «драму судеб», нежели «драму характеров», но манера, в которой описаны герои этого рассказа, в особенности личность Самсона, не может не навести современного читателя, опирающегося на взгляды и нормы собственной эпохи, на мысль о переплетении — столкновении и взаимном оплодотворении — «судьбы» с «характером». Более того, чем далее разворачивается рассказ, тем яснее становится, что именно характер Самсона стал препятствием к тому, чтобы он исполнил предписанное ему судьбой. — Примеч. автора.

Итак, попытаемся представить себе встречу этой пары: жена рассказывает — муж слушает, она все говорит и говорит, а в ответ — глухое молчание. Говорит ли она, глядя Маною прямо в глаза, или потупилась перед мужем? И отчего молчит Маной? То ли от возбуждения и радости, то ли от гнева на жену — ему-то ангел не явился, да и как посмела она завести беседу с чужим мужчиной? Даже если верна лишь малая часть из описанного, нет сомнения, что весть потрясла обоих до самых основ души. Пришествие ангела положило предел длительному бесплодию жены Маноя, и чудесная беременность уже по-новому осветила их совместную жизнь.

Нас же, подглядевших эту напряженную семейную сцену, она так взволновала, что мы чуть не упустили из виду, как отличается рассказ жены мужу от того, что ей сказал ангел. Отсутствуют две главные детали: женщина не упоминает, что бритва и ножницы не должны коснуться головы сына, который у них родится, и не сообщает мужу, что сыну их предстоит спасти Израиль от филистимлян.

Почему же опущены столь важные детали?

Можно отговориться тем, что о бритве женщина просто забыла — от испуга и волнения. Или, быть может, подумала, что Маной и сам понимает: если сыну предписано стать назореем, значит, на него распространяются все известные законы монашества. Но второе-то упущение, как его понять? Почему жена скрыла от мужа предначертание судьбы их сына, ставшее для нее наградой за горькие годы бесплодия?

Чтобы это понять — чтобы понять жену Маноя , — надо перечитать рассказ ее глазами. Как мы уже говорили, даже имя ее в библейском тексте не упоминается. «Неплодна» — вот и все, что о ней сказано, да еще и усилено повтором: «неплодна и не рождала». Такое подчеркивание говорит нам о том, что ребенка она прождала долгие годы и уже, должно быть, разуверилась, что когда-нибудь сможет зачать. Возможно, этот «титул» — неплодная — уже стал ее прозвищем в семье и у соплеменников. Мог и муж во время ссоры бросить ей раз-другой это унизительное «неплодная». И слово это было ей постоянным укором, когда задумывалась она о себе и своей судьбе.

И вдруг эта женщина, что «неплодна и не рождала», удостоилась явления ангела, оповестившего ее о том, что ей предстоит родить. И тут же, в тот самый миг, как сбылась ее заветная мечта и неземная радость переполнила женщину, ангел добавляет: «…от самого чрева этот младенец будет назорей Божий, и он начнет спасать Израиля от руки Филистимлян».

В сердце ее — буря мыслей и чувств.

У нее будет сын. У нее — неплодной — родится дитя! Нет сомнения, она полна гордости от сознания, что ребенок ее станет спасителем Израиля: какая мать не возгордится тем, что дала жизнь сыну, который спасет свой народ?