Ахмед Боков - Сыновья Беки

– Хаджи, позволь, я объясню тебе причину нашего вторжения в твой дом.

Торко-Хаджи испытующе посмотрел на него. С каждым днем Шаип-мулла становился ему ненавистнее. Торко-Хаджи больше и больше убеждался, что он против Советской власти. Они все еще частенько беседуют – Шаип-мулла ходит к Торко-Хаджи чуть не каждый день, но отношения между ними резко ухудшились, хотя тот делает вид, что этого не чувствует. Вот и сейчас, заметив сердитый взгляд Торко-Хаджи, Шаип-мулла заговорил елейным тоном.

– Ты, может, хотел отдохнуть, а мы нарушили твой покой? Прости нас. Но не прийти мы не могли. Нас привели заботы о селе, о женщинах и детях. Не думать о них сейчас нельзя. Кто, кроме нас, станет о них заботиться? Кто предотвратит надвигающуюся беду, если не мы? Правильный путь народу можем указать только мы…

Торко-Хаджи слушал Шаип-муллу, и ему казалось, что это не он так гладко говорит, а кто-то другой. Голос Шаип-муллы постепенно терял свою сладкоречивость, жирное красное лицо, похожее на взрезанный арбуз, уже не улыбалось. Речь его раздражала Торко-Хаджи, действовала, как стук арбы по мостовой на страдающего бессонницей человека. Но Торко-Хаджи сдерживал свое раздражение, ждал, что, может, будет и умное слово. Но круг, по которому шел Шаип-мулла, был большой, и конца ему не предвиделось.

– Так вот, надумали мы зайти к тебе. Да будет мне могила тесной, если, не решаясь нарушить твой покой, мы долгое время не стояли в раздумье у мечети. Однако без тебя нельзя. Не ты ли самый уважаемый всеми нами человек? А значит, с тобой нам и решать, как помочь сельчанам нашим. Вот какие мысли привели нас к тебе, – закончил наконец Шаип-мулла.

Торко-Хаджи улыбнулся.

– Ты сам-то все понимаешь из того, что говоришь, Шаип?

Подняв руки, тот снова развел их.

– Я, конечно! Что тут не понимать?

– А я не очень разумею, к чему ты клонишь, – снова улыбнулся Торко-Хаджи.

Элаха-Хаджи усмехнулся, погладив свою большую белую бороду. У Соси задергался кончик уса – с ним это происходит всегда: и тогда, когда он сердится, и тогда, когда смеется. Гинардко сидел и покачивался из стороны в сторону, словно бы находился среди мюридов во время исполнения зикара. В душе он проклинал Шаип-муллу за бестолковую болтовню.

– Если это все же не секрет, расскажи мне толком, да покороче, что привело вас ко мне, – попросил Торко-Хаджи.

– Нет, зачем же секрет, если бы секрет…

Гинардко больше не мог сдерживаться. Его крепкое, как дуб, туловище перестало раскачиваться, большая рука с толстыми пальцами поднялась:

– Шаип, ты погоди-ка немного, я скажу…

Шаип-мулла посмотрел на его руку и пожал плечами:

– Говори, может, лучше скажешь.

– Лучше скажу или хуже, не знаю. Только бы людям понятно! – пробасил Гинардко и, взглянув на Торко-Хаджи, опустил глаза. Это он сделал не потому, что, как Шаип-мулла, не решался смотреть на Торко-Хаджи, просто привычка у него такая. Человек, владеющий такой отарой овец, не одной парой лошадей и многим другим, горд собой. Ему ли, Гинардко, бояться смотреть в лицо кому бы то ни было?

Торко-Хаджи, конечно, не всем чета. Это понимает и Гинардко. Но хозяйство у него не ахти какое. И вообще перед Гинардко гордиться нечем. Только и всего, что за ним сейчас идут все эти вшивые овчины, как презрительно называет Гинардко односельчан-бедняков.

– Торко-Хаджи, – сказал Гинардко, – у казаков большая сила. Их во много раз больше нас. И у них пушки и пулеметы…

– Одних тех, что в Магомед-Юрте, достаточно, – вставил Мурад.

– А ты помолчи, брат, – отмахнулся от Мурада Гинардко. – Казаки заняли Кабарду и Осетию. Не сегодня-завтра завладеют Владикавказом и Грозным. Тогда мы останемся без выхода, как зверь, окруженный охотниками.

– Разве не жаль тебе женщин и детей, Хаджи?! – вырвалось у Шаип-муллы. – Если мы пришли сюда ради себя, пусть мне могила будет тесной. Тревожимся за женщин и детей.

На Шаип-муллу Гинардко рукой не махнул. Дождался, пока тот закончит. Вытерев платком свое лоснящееся, красное лицо, он продолжил:

– Таким образом, затравленного зверя выкуривают, а затем убивают…

– А если этот зверь сам сдастся, тогда что бывает? – прищурившись, спросил Торко-Хаджи. – Его пожалеют? Оставят в живых?…

С минуту все молчали. Гинардко тоже не знал, что ответить. Встретившись взглядом с Торко-Хаджи, Шаип-мулла пожал плечами, хотя прекрасно понимал, что ни один охотник в такой ситуации не оставит зверя в живых.

– Говоришь, оставят ли в живых? – переспросил Элаха-Хаджи, погладив свою белую бороду и крепко сжав ее в кулак. – Если этот зверь не вреден, его можно и не убивать. Приручить можно.