Станислав Сенькин: Заговор Дракона. Тайные хроники [litres]

Поздно вечером я пришел к отцу и матери. Родители еще не спали. Отец, с обычным сердитым выражением лица, читал газету, а мать вязала ему теплые носки. Привычная идиллическая картина показалась мне наполненной болью и вселенским разложением. Конечно же, скоро черная дыра поглотит все это уютное тепло без остатка, как жадный зверь! Вылакает жизнь из блюдца моего сердца, как кошка молоко.

Я подошел к родителям, заплаканный и насупленный, и высказал свой страх, надеясь получить от него освобождение. Мать улыбнулась и погладила меня по голове, попыталась что-то сказать, но отец властным жестом остановил ее. Он осторожно взял меня за голову обеими руками, немного сдавил ее подушками пальцев, как сдувшийся мяч, и заглянул мне в глаза со всей присущей ему суровостью:

– Милан, сынко, все умирают. Смерть – в порядке вещей. – Мать хотела вставить и свое утешающее слово, но отец резко перебил ее: – Пусть он знает всю правду! Лучше отрубить больную руку одним махом, чем пилить ее день за днем. – Он обернулся ко мне с видом пророка: – Ты умрешь, Милан, как и все на этой земле. – Отец поднял свою руку вверх, указывая на потолок своим узловатым пальцем. – Но ты должен прожить свою жизнь достойно, ради счастья будущих поколений. Ты меня понял?

Я оцепенел от такой жестокости. Разве можно разбивать так мечты и надежды, пусть даже они иллюзорны? Покачав головой, я решительно заявил:

– Отец, скажи мне тогда. Если я умру, какой смысл всему? А мне-то что до будущих поколений? – Острый страх смерти вызвал у меня дерзость, но эта дерзость была понята моим отцом. Было видно, что он уже дал себе ответ на этот вопрос, который в свое время и его немало беспокоил.

– Мне-то что? – Мой родитель надменно усмехнулся. – Ты скоро сам все поймешь. Они, наши потомки, должны жить лучше, чем мы, они будут благодарить нас… – Его глаза засветились благодушием, что бывало крайне редко. – Они будут счастливы, и это счастье будет построено на крепком фундаменте, замешенном на нашей крови. Ты, Милан, еще это поймешь, вот увидишь.

Потом, будучи уже маститым профессором, я действительно понял отца, – он просто подчинился всей душой чувству родового бессмертия, которое в большей степени присуще еврейскому народу.

Но меня тогда, впрочем, как и сейчас, не устраивало родовое бессмертие, мне хотелось бессмертия личного. Я, как затравленный волчонок, отвел глаза в сторону, чтобы не смотреть на отца. Мне не стало страшно, обреченность – чувство другого порядка, чем страх, в котором еще присутствуют жизнь и даже надежда. Отец тогда олицетворял для меня этот страшный и странный порядок вещей, его правая рука давала жизнь, а левая – отбирала ее. Мать, зная его крутой нрав, не пыталась перечить ему или говорить мне что-нибудь утешающее.

Для меня же слово отца было словом самого Бога – сурового и справедливого демиурга, создавшего эту жестокую вселенную, державшего нас в плену жизни пряником удовольствий и неумолимым кнутом личной смерти. Твердый и решительный ответ отца захлопнул для меня дверь в небесные врата, о которых душа знала и тосковала…

…Услышав вопрос Горана, я напрягся, поскольку чувствовал, что мой друг знал что-то о смерти, чего не мог знать даже мой отец. Его мать и отец уже были мертвы, а бабка стояла одной ногой в могиле. Горан, как мне казалось, был в каком-то родстве со смертью. Он знал многое. Однако это знание было еще страшней, чем суровый ответ отца. Это был стук не в райские, а в адские врата…

…Горан тряхнул меня за плечи.

– С тобой все нормально, Милан? Ты похож сейчас на нашего белого кота, у него такой же испуганный вид, когда бабка льет на него холодную воду.

– Нормально. – Я попытался улыбнуться. – Так ты что-то хотел рассказать про наше субботицкое кладбище?

– Да не про кладбище, чудак! Я спросил, знаешь ли ты, кто здесь похоронен и почему эта церковь сиротливо стоит без попа и службы?

– Хм! – Я недоуменно оглянулся и посмотрел на трепещущую свечу, которая освещала небольшой заброшенный храм с остатками древних примитивных фресок. – Ну как, все это знают… Тито и коммунисты.

Горан засмеялся.

– Ничего ты не знаешь, приятель! Причем здесь Тито со всеми этими долбаными коммунистами?! Ха. Эту церковь закрыли давно, гораздо давнее, чем ты думаешь. Моя хитрая бабка говорила, что она была пустой еще при австрийском царе. Знаешь почему?

– Нет. – Я удивленно посмотрел на своего друга. В моем сердце жило предчувствие, знание о том, что история, которой он со мной хочет поделиться, будет самой страшной из всех – настоящим хитом среди всех наших страшилок. Почему же он не рассказывал ее при всей нашей компании, но только сейчас, наедине со мной, своим сотаинником и другом? Ведь тогда бы он еще больше утвердил свой авторитет. Я понял, что это была не просто страшная история, вечерняя развлекаловка, а и вправду некое откровение, которое отворит мне врата смерти и, наконец, покажет, что находится за ними.