Роберт Грейвз - Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 4. Жена господина Мильтона.

Викарий учил братьев латыни, а управляющий учил их началам математики. У братьев мне удалось перенять немного латыни, и я могла сама читать Комментарии Цезаря. Матушка обучала меня французскому, а отец игре на гитаре, которую он мне подарил. Я пела и сама себе аккомпанировала на гитаре с инкрустацией из слоновой кости и черного дерева. Она похожа была на лютню, но звучала гораздо веселее. Я легко перебирала струны, постукивала по крышке, больше надеясь на свой голос, который был у меня неплохим. Транко выучила меня готовить настойки и наливки. Короче говоря, я знала всего понемногу, и это было достаточно для приличной девушки. Матушка, строгая и требовательная женщина, решила, что мне уже можно выходить замуж, я смогу составить хорошую партию даже без большого приданого, но все же лучше подождать еще два-три года.

Мой отец разбирался в законах, будучи мировым судьей, куда лучше многих ученых джентльменов, заседавших с ним на квартальных сессиях. Но в те времена в Форест-Хилл почти не нарушали закона, преступления сводились к тому, что кто-то ломал плетень или чьи-то собаки рвали овцу. Зато по Ворсетерской дороге, особенно летом, шныряли мошенники и хулиганы. Они воровали простыни и платки, вывешенные на живой изгороди, грабили курятники и сады, словом, совершали нарушения общественного порядка. Мой отец обходился с ними очень строго — большинство из преступников были старые солдаты, служившие в датской армии или у шведского короля, им было нестрашно, когда их пороли по приговору отца, потому что в армии сержанты колотили их куда сильнее. Пуще смерти они боялись холодную воду, и после того, как их окунали разок-другой в чан с грязной водой на том дворе, где их отлавливали, они норовили обходить Форест-Хилл стороной.

Часто к отцу приходили с обвинениями против бедных старух, которые как будто наводили порчу на пастбища или на скот, из-за чего коровы разрешались мертвым теленком, или от их сглаза сворачивалось молоко, или же у маленьких детей появлялась сыпь. Отец внимательно рассматривал иски, но, как правило, обвинения эти оказывались безосновательными, одна вина ответчиков была в том, что они очень бедны. Старушка, матушка Кетчер, жившая в полуразрушенном домике из палок и дерна у Байярдсвотер-Милл, как-то днем была поймана с мешком лягушек, улиток, кузнечиков и тому подобных тварей, в мешке еще были корни странной формы. Жена Томлина-мельника заявила, что она собиралась навредить мельнице, потому что когда ее неожиданно остановили, она бросила мешок, из которого повыскакивали лягушки, а сама бросилась бежать.

Мой отец не поверил этому, поговорил со старухой, и она ему поведала свою историю. У нее был работящий сын, но он не помогал ей, а женщина не хотела унижаться, просить помощи у церковного прихода. Может, оба боялась расстаться со свободой, вот и стала питаться жареными желудями и кресс-салатом. Но на такой диете долго не просуществуешь, ей захотелось съесть что-то более существенное, и матушка Кетчер вспомнила, что французы едят лягушачьи лапки и варят бульон из улиток. А почему бы ей не попробовать? Но когда жена Томлина поймала ее во время «охоты», ей стало стыдно, и она попыталась убежать. А если фиалковый корень высушить и измельчить в порошок, им хорошо душить белье, жена викария подтвердит. Отец дал матушке Кетчер несколько шиллингов, хлеб и соленой свинины. Он сказал жене мельника, что если та желает попасть в рай, пусть не скупится и время от времени отдает старухе пакет муки, чтобы бедняжка пекла себе лепешки. Мельничиха не посмела его ослушаться.

Матушка Кетчер отблагодарила отца — стала собирать для нас лекарственные травы, а однажды принесла ему позолоченную серебряную пуговицу, потерянную им на охоте. Он очень любил эти пуговицы и тужил о потере.

Давайте снова вернемся к Муну. Все, что случилось с Муном и было каким-то образом связано со мной, явилось результатом событий, происходивших в то время. Мне придется здесь кое-что упомянуть, чтобы вам стало ясно все дальнейшее. Сколько воды утекло под мостами Северна, Темзы и Твида, и эта вода была окрашена кровью, сколько союзников превратилось во врагов, и многие бывшие враги стали союзниками, и далеко не все понимали, как обстоят дела в самом начале наших бед.

Я познакомилась с Муном в марте 1637 года. В тот месяц он еще дважды покидал Оксфорд, а один раз приезжал к нам в апреле. Ему было стыдно, что кто-нибудь узнает, что он приезжает повидать маленькую девочку, которой я тогда была, и поэтому он вел себя очень сдержанно. В первый раз мы, к счастью, сидели с ним одни на лужайке, пока мой отец с братьями заканчивали игру в шары. Мы почти не разговаривали, но я испытывала блаженство, находясь в его обществе, и мне показалось, что ему тоже приятно было сидеть рядом со мной. Во второй раз нам не повезло, потому что мне пришлось заканчивать работу на сыроварне, и я видела только его подрагивающее перо на шляпе, когда он уезжал от нас. В третий раз Мун приехал попрощаться с нами, потому что разозленный отец забирал его из университета, я решила, что он непременно приедет в рощицу, где росли примулы, я там его прождала битых полчаса. Наконец, он пришел, поднял меня и поцеловал, назвав прелестной феей. Мун признался, что страдает от собственных поступков. Он сказал, что из всех людей, с кем ему довелось познакомиться, учась в Оксфорде, он станет скучать только обо мне. Мун попросил разрешения писать мне, но мне пришлось ему в этом отказать, потому что, сказала я, матушка не позволит мне этого. Тогда он предложил писать моему брату Ричарду и каждый раз посылать мне в письме привет.