А. Сахаров (редактор) - Николай II (Том II)

Николай чрезвычайно страдал теперь, когда читал о начале переговоров с немцами в Брест-Литовске, о германском наступлении в глубь России. Оказывалось, что его самоотречение под угрозами лживых генералов было совершенно бесполезным и что он, руководствуясь лишь благом Родины и не начиная гражданскую войну, оказал своей стране плохую услугу. А гражданская война и без него уже давно шла, требовала новых и новых тысяч человеческих жертв. Эта мысль стала всё чаще преследовать его, делалась причиной глубочайших нравственных страданий.

Под воздействием агитаторов продолжалось разложение морально здоровых ещё солдат охранного отряда. Был избран комитет, в котором верховодил грубый, наглый и неопрятный прапорщик. Он всё время придумывал разные издевательские штучки, которые больно кололи Николая и его родных. Перед праздником Крещения солдатский комитет приготовил «поздравление» всем офицерам: большинством голосов он решил уничтожить офицерские и солдатские погоны. Для Императора это требование было особенно унизительным. Он единственный в русской армии носил полковничьи погоны с вензелями своего отца – Александра III. Даже будучи Верховным Главнокомандующим, он счёл бестактным присваивать самому себе генеральское звание, хотя кое-кто из великих князей, в том числе и Сандро, подхалимски доказывали ему, что ничего страшного не будет. Но Николай был убеждён, что опорочит тем самым своё достоинство.

Теперь, когда требование солдатни было передано ему прапорщиком – председателем комитета, а полковник Кобылинский пришёл в Дом Свободы [160] Дом Свободы – так в Тобольском Совдепе называли дом бывшего губернатора, где была заключена в Тобольске императорская семья. в штатском – до такой степени и ему претило носить офицерскую форму без погон, – Государь отказался принять это требование.

После праздничной обедни его долго уговаривали Валя Долгоруков и генерал Татищев, говоря, что в противном случае будет ещё хуже – не только против него, но и его Семьи, близких начнутся хулиганские выпады со стороны солдат. Только когда Государыня обменялась с ним взглядом и несколькими словами, Николай Александрович согласился впредь на людях носить свою тёплую черкеску, на которой не полагались погоны. Алексей, следуя примеру отца, гордо заявил, что свои погоны он не снимет, а будет прятать их от солдат под башлык…

С прибытием большевиков из Омска и взятием ими власти в Тобольске началась демобилизация старослужащих солдат Конвоя. А именно с ними Царские Дети и Николай Александрович установили приятельские отношения. Режим содержания заключённых стал ужесточаться. Новые охранники вели себя ещё развязнее, чем взвод 2-го полка. Они пьянствовали, распевали похабные песни, грязно матерились, врывались в любое время дня и ночи в комнаты, где жила Царская Семья и её близкие. Жизнь в Доме Свободы становилась всё тяжелее.

Даже резкое потепление погоды, пришедшее в конце марта в Тобольск, мало улучшало настроение Николая Александровича и всех, кто был с ним. Стал быстро сходить снег, просыхала почва, и в воздухе появилась назойливая пыль. Реки ещё стояли, хотя кое-где на них поверх льда стала появляться вода.

Нервы пошаливали не только у взрослых, но и у самого юного из узников – Алексея. Цесаревич как раз входил в самоутверждающийся подростковый возраст. Лишённый движения во дворе, где злобные солдаты разрушили его ледяную гору, по которой он очень любил стремительно скользить вниз в санях, сделанных из цельного выдолбленного бревна, он придумал себе отчаянную забаву – скатываться по парадной лестнице дома в той же деревянной долблёнке. Он не обращал внимания на беспокойство матери и отца, когда со страшным шумом и грохотом его «санки» летели вниз по лестнице…

И однажды случилось то, чего больше всего опасались Николай Александрович и Аликс: долблёнка перевернулась на полном ходу и ударила мальчика так, что началось кровоизлияние в паху.

Оно было много сильнее, чем в Спале. Боткин помочь не смог, Распутина с его молитвой и чудесным воздействием на болезнь Алексея – уже не было в живых… Старый вечный ужас за жизнь любимого сына, тлевший в душах Семьи, вновь вспыхнул жгучим пламенем. Особенно пожирал он Александру.

Весь её опыт сестры милосердия ничего не мог дать для облегчения страданий ребёнка, от страшных болей не спавшего днями и ночами. Мать и отец снова проводили долгие часы у его постели, пытаясь отвлечь чтением, разговорами от приступов.