А. Сахаров (редактор) - Николай II (Том II)

«Этот хоть не лжёт, а излагает своё собственное мнение…» – печально отметил Государь и взялся за следующий лист.

Хитрый Эверт начал с того, что сослался на переданную ему Алексеевым обстановку, создавшуюся в Петрограде, Царском Селе, Балтийском море и в Москве, на результат переговоров Рузского с Родзянкой. Но от себя он добавил то, что больше всего потрясло Николая и заставило его собрать всю свою волю в кулак, чтобы не потерять спокойствия и самообладания.

Главнокомандующий Западным фронтом писал:

«На армию в настоящем её составе рассчитывать нельзя… Средств прекратить революцию в столицах нет никаких.

Необходимо немедленное решение, которое могло бы привести к прекращению беспорядков и сохранению армии для борьбы против врага…»

И этот «безгранично преданный верноподданный» умолял принять решение, высказанное Родзянкой Рузскому.

Отдельно, не через Алексеева, а прямо на Северный фронт, поступила телеграмма главнокомандующего Румынским фронтом генерала Сахарова. Рузский отдельно вытащил её из портфеля. Николай никогда не встречал имени этого генерала в числе связанных с Гучковым заговорщиков и с надеждой принялся читать:

«Генерал-адъютант Алексеев передал мне преступный и возмутительный ответ Председателя Государственной думы вам на высоко милостивое решение Государя Императора даровать стране ответственное министерство и просил главнокомандующего доложить через вас о решении данного вопроса в зависимости от создавшегося положения. Горячая любовь моя к Его Величеству не допускает душе моей мириться с возможностью гнусного предложения, переданного вам Председателем Думы. Я уверен, что не русский народ, никогда не касавшийся царя своего, задумал это злодейство, а разбойная кучка людей, именуемая Государственная дума, предательски воспользовалась удобной минутой для проведения своих преступных целей…»

«Молодец Сахаров! – думал царь. – Его телеграмма вселяет в меня надежду, что есть ещё верные генералы!..»

«Я уверен, что армии фронта, – продолжали складываться буквы в слова, – непоколебимо стали бы за своего державного вождя, если бы не были призваны к защите родины от внешнего врага и если бы не были в руках тех же государственных преступников, захвативших в свои руки источники жизни армии…»

«Ну вот! Начал за здравие, а кончит за упокой!» – разочарованно решил Николай, ещё не дочитав конец телеграммы. Так оно и было.

«Переходя к логике разума и учтя создавшуюся безвыходность положения, я, непоколебимо верный подданный Его Величества, рыдая, вынужден сказать, что, пожалуй, наиболее безболезненным выходом для страны… является решение пойти навстречу уже высказанным условиям…»

Надежда на поддержку хотя бы одного главнокомандующего совсем улетучилась. У Николая, действительно любившего армию и её генералов, отмерло что-то в груди и в мыслях наступил замораживающий холод. Он скользил глазами по завершающему пассажу телеграммы Алексеева, заведомо зная, что там говорится, слушал «верноподданнические» увещевания Рузского, Данилова и Саввича. Отчего-то выплыла из глубин памяти фраза министра внутренних дел в 1905 – 1906 годах Петра Николаевича Дурново, который на предложение помиловать каких-то бунтовщиков на том основании, что они встали перед военной силой на колени, ответил своим густым басом: «Бойтесь коленопреклонённых мерзавцев!»

Мысли Государя были зажаты, словно в тисках. Ощущение безнадёжности возникло и начало шириться в душе. Николай не знал, от него попросту скрыли, что командующий гвардейской кавалерией прислал Рузскому телеграмму: «Главкосеву. До нас дошли сведения о крупных событиях. Прошу вас не отказать повергнуть к стопам Его Величества безграничную преданность Гвардейской кавалерии и готовность умереть за своего обожаемого Монарха. Хан Нахичеванский». Такая же телеграмма пришла во Псков от графа Келлера, генералы Лечицкий и Каледин тоже выразили готовность прийти на выручку Государю…

Но восемь генералов всё решили сами. Они не спросили мнения ни у кого из начальствующих лиц или простых офицеров на фронте. Их не интересовало мнение России. Некоторые из них даже считали свою измену патриотическим актом – настолько великокняжеским и думским интриганам удалось подмять под себя и извратить мораль.

Духовным зрением Николай увидел, как сквозь туман верноподданнических слов о спасении династии проглядывает восемь револьверов цареубийц. Он не боялся за свою жизнь. Им двигал только ужас перед гражданской войной, которая взорвёт Россию.