А. Сахаров (редактор) - Николай II (Том II)

На мраморном крыльце с фонтаном Председателя Государственной думы встречал дежурный флигель-адъютант капитан первого ранга Дмитрий фон Ден. Толстый и высокий Родзянко легко поднялся на крыльцо, обменялся рукопожатием с фон Деном. Флигель-адъютант провёл его в Малую приёмную на первом этаже. Михаил Владимирович с любопытством огляделся.

Стены комнаты были отделаны благородным резным орехом, на резных консолях с рокайльными завитушками на разной высоте стояли дюжины две редких фарфоровых статуэток из Мейсена XVIII века. В углу довольно маленькой комнаты покоился бронзовый бюст супруги Николая Первого Александры Фёдоровны, для которой российский Император и построил этот дворец.

«Вот улыбка истории: то, что первый Николай Романов построил для Александры Фёдоровны, принцессы Прусской, теперь Николай Второй отдал Александре Фёдоровне, принцессе Гессен-Дармштадтской, тоже немке. Сильна немецкая кровь в России!» – подумал Родзянко и вспомнил, как генерал Ермолов на вопрос Императора Александра Второго, какой награды он хочет, простодушно ответил: «Государь, назначьте меня немцем!»

Фон Ден, сопроводивший Родзянку в Малую приёмную, любезно предложил газеты и журналы. Он сообщил, что сейчас Государь принимает доклад Сазонова и к шести часам, назначенным для аудиенции Председателю Государственной Думы, министр иностранных дел, наверное, уже покинет кабинет Его Величества. Родзянко уселся на удобный диван. Читать ему не захотелось. Он принялся разглядывать старинный фарфор. «Неужели в этой домашней обстановке мне придётся говорить с русским царём по-английски?!» – сверкнула вдруг озорная мысль. Но тут же Михаил Владимирович отогнал её. Он хорошо знал, что Государь любит и знает свой родной язык, всегда пытается в официальных бумагах заменить иностранные слова на подходящие русские и требует того же от всех высокопоставленных чиновников, многие из которых иногда не знают в достаточной степени своего родного языка, а предпочитают по старинке французский.

Ровно в шесть часов дверь отворилась, и мягкий грудной голос Николая Александровича произнёс:

– Михаил Владимирович, здравствуйте!

Государь, а это был он, любезно протянул Родзянке руку. Его рукопожатие было крепким и энергичным, как у всякого сильного и волевого человека. При приветствии он доброжелательно, но твёрдо посмотрел в глаза гостя, а вовсе не отвёл их, как приписывала ему великокняжеская молва. «Однако! – подумал Родзянко. – Он и в домашней обстановке не производит впечатления слабого или неуверенного человека, как о том говорили в Знаменке и во дворце великого князя Владимира Александровича!»

– Вы намереваетесь сообщить о позиции Думы по отношению к военно-морской программе министра Григоровича [54] Григорович Иван Константинович (1853 – 1930) – русский адмирал. В 1911 – 1917 гг. – морской министр. Эмигрировал в 1923 г. ? – задал первый вопрос Николай Александрович и, не дожидаясь ответа на него, предложил: – Пойдёмте ко мне, в Морской кабинет… Там нам будет удобно говорить…

Большие напольные часы с башенками по углам пробили десять раз, но на улице было ещё совершенно светло. Приближались белые петербургские ночи, которые не давали заснуть не только юным, но и питерцам всех поколений. Даже самые старые члены Яхт-клуба, словно мотыльки на фонарь, слетались к ярко освещённому электричеством подъезду на Морской улице и к огромным хрустальным окнам. Под светлым, почти дневным небом электричество выделялось издалека среди тускло-серых громад домов.

В обоих этажах особняка клубные помещения, начиная от кают-компании и до курительного салона, постепенно заполнялись строго одетыми господами, военными в гвардейских или генеральских мундирах. Ровный гул сдержанных голосов, наполнявших Яхт-клуб, напоминал рабочее жужжание пчёлок в улье.

Ничто не мешало сенатору и уланскому корнету продолжить свою беседу в малой библиотеке. Почтенный член Государственного совета Ознобишин спокойно просвещал своего внука.

На миг заглянул артельщик. По одной только поднятой брови Ознобишина, без особого заказа, он принёс кофейник свежего ароматного напитка, серебряное блюдо с произведениями клубного кондитера на крахмальной салфетке, до которых и сенатор, и гвардейский корнет были большими охотниками, разлил кофе по чашкам. Фёдор Фёдорович подождал, пока он бесшумно, словно испарившись, исчезнет из зала, и, наклонившись к Петру, шёпотом принялся излагать ему самую страшную тайну Российской империи, известную только очень ограниченному кругу лиц при дворе: