А. Сахаров (редактор) - Николай II (Том II)

Первый день в любимых шхерах начинался безоблачным и чудесным. Запах гари, тревоживший ещё вчера в Петергофе, пропал. Но какое-то беспокойство продолжало зреть в груди Николая. Он попытался прогнать его усиленными движениями весла. Байдарка заскользила ещё быстрее, и «Штандарт» с эскадрой скрылся за мысом. Скалистые берега Тухольма который раз поражали царя своей дикой красотой.

Гладкие «бараньи лбы» серого гранита прорезали жилы жёлтого камня. Зелёная трава и мхи свешивались кое-где с утёсов над водой. В следующей бухточке мурава подступала к самому берегу, а берёзы сияли на солнце белыми манишками своей коры.

За изгибом берега выплывала из тени под огромными елями скала из розового гранита, а рядом, словно отколотая гигантским молотом Гефеста, торчала из воды огромная каменная глыба.

Ритмичные взмахи веслом гнали байдарку всё вперёд и вперёд, но они не могли вывести мысли царя из состояния глухой тревоги.

«Господи, упокой душу раба Твоего Франца Фердинанда и супруги его Софии!.. Но сколь мерзкий и богопротивный акт совершили, если не врут телеграфные агентства, наши друзья – сербы! Убить наследника престола и его жену, будущих миропомазанников, – это страшный грех, достойный самой суровой кары…» Николай наконец осознал, что так мучило его последние три дня, истёкшие с тех пор, как он узнал из срочного доклада Сазонова о покушении в Сараеве. А вслед за этим – телеграмма из сибирского села Покровского, родины Григория Распутина, о его тяжёлом ранении в живот…

Размеренная жизнь в Петергофе, сборы для столь желанного похода в финские шхеры отвлекли его внимание от трагического события в Боснии, хотя, разумеется, министр Двора и послал от его имени соболезнование дедушке императору Францу Иосифу. Но теперь, когда его мозг освободился от гнёта обыденности в Петергофе, весь ужас происшедшего стал заползать в его душу.

Он вспомнил, как 1 марта 1881 года – вдень покушения на дорогого Anpapa – отец взял его, двенадцатилетнего мальчика, за руку и подвёл попрощаться с умирающим после разрыва бомбы любимым дедушкой. Anpapa лежал на своей солдатской кровати, накрытый старой шинелью, заменявшей ему халат. Он еле открыл глаза и что-то прошептал любимому внуку. И кровать, и всё вокруг было залито кровью…

Эта страшная сцена навсегда запала Николаю в сердце, он проклял терроризм, а эхо взрыва на Екатерининском канале болезненно гудело в его сердце, когда он узнавал о новых и новых террористических актах в России или за границей. Он осуждал и проклинал терроризм не только как повелитель огромной империи, где его противники и поддерживающая их, молящаяся на народников и эсеров интеллигенция рассчитывали столь мерзким способом поколебать царскую власть. Он презирал террористов и не испытывал ни малейшего страха перед ними. Он не мстил террористам, не грозил им карами земными и небесными, но и не призывал покаяться, не прощал им, как простила сестра Аликс Елизавета убийцу своего мужа Сергея, так же разорванного бомбой террориста Каляева, как и бедный Anpapa.

Богобоязненный человек и истинный христианин, он, Николай, не подписал за всё время своего царствования ни одного смертного приговора. Даже самым кровавым террористам во времена революции пятого года… Но и не препятствовал соблюдать закон военно-полевым судам, приговаривавшим террористов, убийц и бандитов, разжигавших бунты и восстания, убивавших министров, губернаторов, генералов, полицейских, офицеров и других верных слуг престола и Отечества, к расстрелу и повешению… Не насилие, не воля одного человека должны карать преступников, а закон… И вот теперь какие-то мерзавцы и бандиты, пусть даже и славяне по крови, осмелились без суда приговорить к смерти и взять жизнь у двух милых людей, которые перед ними нисколько не провинились, как когда-то и его дедушка, собиравшийся дать России конституционные основы ещё тридцать лет тому назад и убитый накануне того дня, когда собирался рассмотреть вместе с Советом министров доклад о таком акте… [111] 4 марта 1881 г. Александр II собирался рассматривать проект конституции в Совете министров. Террористический акт 1 марта сорвал этот план.

Несмотря на бурю, разыгравшуюся у него в душе, лицо его оставалось бесстрастно, как всегда. Внешне спокойный, поднялся он на палубу «Штандарта», переоделся к завтраку. На рукав свежего кителя Гвардейского экипажа в знак траура по эрцгерцогу Францу Фердинанду и графине Хотек Николай собственноручно приколол чёрную повязку. Ему часто приходилось соблюдать протокол и надевать такие знаки печали по умершим родственникам из императорских и королевских династий Европы. В этот раз он действительно ощущал траур, словно по очень близкому человеку.