Даниил Мордовцев - Гроза двенадцатого года (сборник)

— Ну и что ж? — спросила Дурова.

— Да подвернулся в это время сам атаман и как узнал, в чем дело, так сначала накормил провиантского чиновника нагайкой, а потом велел его кормить той мукой и крупой из песку и опилок, что он для солдат приготовил.

Дурова и руками всплеснула.

— Вот злодеи, а еще русские!

На сердце у нее становилось все тяжелее и мрачнее. Все те детские грезы, те грандиозные представления воины и ее поэзии не та чтобы разбились о холодную, подавляющую стену действительности, но как будто притупились сразу и упали камнем на сердце. Вместо грозного, кровавого, величественного боса перед нею вставало отвратительное чудовище — кровавое, но грязное, пресмыкающееся… Это был не тот поэтический гром орудий, не тот свист пуль, не те стоны раненых и умирающих, которые представлялись когда-то в летучих грезах, — нет, тут было что-то мертвящее, давящее, унижающее… Эти некормленые солдаты, этот мусор вместо хлеба — и бегство, постыдное бегство!

Зато тем величественнее, стратпнее и непостижимее представлялся ей образ Наполеона. Она никак не могла думать, что он не великан. Только великан может бросать от себя такую гигантскую тень — тень на полвселенной… Египетские пирамиды при закате солнца не могут бросать от себя тени на полмира, а он — он бросает… «Мужичишка в рекруты не годится — ни кожи, ни рожи, ни видения…» — «Эх, Ростопчин, Ростопчин!.. Растопчет и тебя он когда-нибудь с твоею кичливою похвальбою»…

Войска двигаются в беспорядке, какими-то табунами; все части войск спутаны — кавалерия, пехота… Там идут вброд через ручьи и речки, там вязнут в болотах, путаются в лесах.

— Куда мы идем? куда бежим? — спрашивает она с тоскою в сердце.

— Не знаю, а кажется — к Фридланду или к Кенигсбергу, — отвечает Греков наобум.

— Что ж, разве нас гонят?

— Да похоже на то, что не мы гоним.

— Боже мой! да как не сгорит со стыда вся армия, вся Россия!..

— Уж и со стыда! Подождите, и мы его. накроем мокрым рядном.

Влево, у опушки леса заметно какое-то особенное движение. Несколько кавалеристов: окружили развесистую иву и размахивают руками, указывая на ее вершину.

— А! верно кого-нибудь поймал, — заметил Греков.

— Кто — кого поймал?

— Фигнер кого-то.

— А! Фигнер? Это тот храбрец, что в Греции и в Италии бывал, а теперь чудеса делает?

— Да, он самый — большой проказник.

— Покажите мне его.

Они подъехали к лесу. Фигнер, окруженный несколькими драгунами, направил дуло пистолета на вершину ивы и сердито кричал: «Слезай, чертово отродье, а то как белок перестреляю!»

На ветвях ивы, в густой зелени листьев, копошились две темные фигуры.

— Прыгай, пархатый! — и Фигнер выстрелил.

На дереве что-то вскрикнуло и словно мешок свалилось на траву. За ним с дерева карабкалось что-то другое.

На траве валялся и стонал еврей, по-видимому, раненый. Рыжие пейсы болтались беспорядочно, как растрепанные пасмы льна.

— Ой-вей! ой-вай! — стонал и бился оземь раненый.

— Говори, пархатый, откуда ты? — спрашивал Фигнер.

— Ой-вай, из Прейсиш-Эйлау, господин пан.

— А зачем ты сюда попал?

— Ах, мейн гнедиге гер! Мы же шли у Фридлянду.

— Зачем?

— Гандель робиц, пане добродзею… Ой-ой!

— Зачем же ты реку перешел, когда Фридланд на той стороне Алле?

— Мы, пане, францозен боялись, там францозен ма-родирен.

С дерева слез другой еврей, бледный, дрожащий.

— А много там французов?

— Много, аи много, пане.

— А куда они идут?

— Не вем, пане, далибуг не вем.

— Врешь, пархатый! Ты послан шпионом… Говори ты! И он обратился к другому еврею, слезшему с дерева:

— Говори! шпионы вы?

Еврей отчаянно тряс головой и только бормотал:

— Не вем, пане, ниц не вем…

— Говори! признавайся! — И нагайка повторила этот допрос на спине вопрошаемого. Тот отчаянно вился и упорно повторял: «Не вем — ох, не вем, не вем!»

— Повесить их! Это французские лазутчики… От них мы ничего не добьемся… На сук их! — скомандовал Фигнер. — Они не стоят заряда.

Раненый приподнялся на коленях и с отчаяньем поднял руки к небу. Другой ухватился за стремя Фигнера и с плачем целовал его ногу.

— Вешай их живей! — командовал Фигнер, и серые, стоячие глаза его заискрились. — Вешай собак!

— Веревки нету, ваше благородие, а казенной жаль, — апатично отозвался рябой, курносый драгун, словно бы речь шла о том, какою веревкою перевязать пук сена.

— Ну, захлестните их за тонкие ветви ивы, все равно подохнут, — отозвался Фигнер. — Да живей, мне некогда ждать.