Юзеф Крашевский - Борьба за Краков (При короле Локотке)

— Они мне кланялись, просили и уговаривали, — сказал князь Опольский. — Я собрал войско, израсходовал немало денег, а вы хотите, чтобы я теперь со срамом отступился от того, что мне было отдано добровольно!

— Милостивый князь! — сказал Тренко. — Уступка не позор, а, напротив, благородный и честный поступок. Вашу милость завлекли в эту ловушку негодные люди… Вся вина и стыд падает на изменников. А вашей милости только честь и слава за то, что умели быть справедливым!

Слова эти польстили князю; он наклонил голову, благодаря за них.

— Я не ищу ни земли, ни власти, — прибавил он, — но должен беречь свою славу, и никому не позволю умалить ее.

— Ваша слава не померкнет, но засияет новым блеском, — сказал старый Топорчик.

Ратульд прибавил:

— Война — дело неверное. Кому Бог даст в ней счастье. Вся шляхта, сколько нас есть, — краковские, сандомирские и серадзкие, пойдет за своим государем. Он уж немолод — но еще бодр, не знает устали и никогда еще в жизни не отступал перед борьбой. Если ваша милость захочет с ним воевать… от мещан большой помощи не будет, а рыцарей своих потеряете много. Князь Владислав идет на Краков, чтобы вернуть свой город, замок, жену и детей, но он не желает проливать кровь и посылает нас со словами мира.

Долго в раздумьи стоял князь Болеслав, глядя в землю и борясь с самим собою; все молча смотрели на него.

Наконец заговорил меховский аббат, земли которого были в аренде у войтова брата Генриха; беспокоясь о своем имуществе, он думал оказать услугу Локотку и стал уговаривать князя покончить дело миром.

Князь и сам пришел к такому решению и колебался только в выборе формы, считая свое дело здесь совершенно проигранным.

— Вы сами видите, — сказал он, — что меня сначала заманили, а потом мне изменили так же, как вашему князю, и обманули. Я войны не боюсь, но и не желаю ее; брать силою не хотел, потому и замка не взял, хотя и мог бы… Пришел, потому что меня призвали… За что же я буду расплачиваться?

— Пусть расплачиваются виновные и изменники, а не ваша милость, — сказал Ястшембец, — и прежде всего войт, который здесь всему виною. Он и должен поплатиться жизнью.

Князь на это ничего не ответил. Он подумал немного и сказал:

— Расскажите князю Владиславу, как я вас принял, и передайте ему от меня, что я не хотел завоевывать его землю. Мне ее предлагали, — а я поверил недобрым людям. Вот и вся моя вина.

— Милостивый государь, — горячо возразил аббат, — вины в том нету никакой! Виновен не тот, кто верит, а тот, кто обманывает.

Князь Болеслав заметно повеселел, придя к определенному решению, и между ним и посланными завязались беседы в более дружелюбном тоне. Старый Жегота, а за ним и другие подошли к нему ближе, превознося его за его миролюбие и выказывая ему свое уважение и почтение. Все были довольны, что дело кончилось гораздо лучше, чем можно было ожидать. У всех прояснились лица.

Жегота и Ратульд, имевшие специальное поручение от князя, отошли с князем Болеславом в сторону и тихо обсуждали вместе с ним условия договора, о котором вслух не говорили.

Никто не знал, какие они обещания давали от имени Локотка, но вся шляхта единогласно ручалась, что условия эти будут выполнены.

В то время как в верхней горнице войтова дома спокойно решались судьбы не только столицы, но и всех польских земель, войт Альберт ждал внизу, оставленный всеми, мучимый сомнениями, зная наверное, что его не простит ни князь Болеслав, которого он поставил в такое тяжелое положение, ни Локоток, которому он изменил. Он думал только о том, как бы уйти живым и сохранить свои богатства.

Нервно расхаживая взад и вперед по своей полутемной горнице, он рвал на себе одежду и стонал от боли. Иногда он останавливался и прислушивался к голосам, доносившимся до него из полуоткрытых дверей наверху, стараясь отгадать, что решит Силезец, на чем придут к соглашению и с чем уедут княжеские послы.

— Он постыдится уступить и уйти отсюда, — говорил он сам себе, — все-таки он князь и не позволит выгнать себя… Он должен будет вести войну, а во время войны и мы, и Краков будем ему нужны!

Так рассуждал он в утешение себе, но и сам не верил в такой исход дела, и тревога, и сомнения все сильнее овладевали его душой.

Часы, проведенные им в этой муке и неизвестности, показались ему бесконечными, но чем дольше длилось совещание, тем больше старался он уверить себя, что война неизбежна.

Так, переходя от отчаяния к надежде, Альберт пришел наконец к решению выйти отсюда и самому узнать о своей судьбе, намереваясь в случае ухода Болеслава бежать в Чехию к Босковичам и обдумывая только, каким способом забрать с собой накопленные богатства, когда наверху вдруг послышался какой-то шум, шарканье ног по полу и громкие возгласы: было похоже на то, что гости прощались с князем.