Владимир Афиногенов - Поход на Царьград

Чем страшнее и ужаснее и неожиданнее нашествие нахлынувшего народа, тем более обличается чрезмерность /наших/ согрешений; и с другой стороны, чем он неименитее, незначительнее и неизвестнее до нашествия на нас, тем большая падает на нас тяжесть посрамления и больший воздвигается памятник бесчестия и тягчайшую боль причиняют удары этого бича. Ибо когда слабейшие и презираемые одолевают по-видимому славных и необоримых по силе, тогда удар бывает нестерпимым, несчаетие становится безотрадным, память о бедствиях становится неизгладимою. Так, мы наказаны нашими беззакониями... те, для которых некогда одна молва о ромеях казалась грозною, подняли оружие против самой державы их и восплескали руками, неистовствуя в надежде взять царственный город, как птичье гнездо. Они разграбили окрестности его и разорили предместия, жестоко поступили с захваченными и дерзновенно расположились вокруг всего этого города, показав такую отвагу и надменность от вашего нерадения, так что жители не смели и смотреть на них прямыми и неробкими глазами, но от чего следовало бы им гораздо мужественнее сражаться с врагами, от того самого ослабевали и падали; убиение единоплеменников их варварами должно было бы произвести справедливый гнев и требовать нанесения такого же возмездия с основательными надеждами на успех, а они, оробевши и струсивши, растерялись, приняв страдание пленённых за собственное пленение, тогда как от них — спасшихся — следовало быть отмщению за подвергшихся несчастию. Ибо как только внезапный страх проник внутрь сердца и эта страсть обратилась в рану, го из сердечной язвы, как из какого источника и начала, поток страха разлился по всему телу и оказались с раслабленными членами все те, которым следовало подумать о войне. Таким образом мы и сделались игрушкой варварского племени и вообразили угрозу его неотвратимою и намерение неосрамляемым и нападение неотразимым...

Народ неименитый, народ несчитаемый /ни за что/, народ, поставляемый наравне с рабами, неизвестный, но получивший имя со времени похода против пас, незначительный, но получивший значение, уничижённый и бедный, но достигший блистательной высоты и несметного богатства, народ, где-то далеко от нас живущий, варварский, кочующий, гордящийся оружием, неожиданный, незамеченный, без военного искусства, так грозно и так быстро нахлынул на наши пределы, как морская волна, и истребил живущих на этой земле, как полевой зверь (Пс. 79:14) траву или тростник или жатву — о какое бедствие ниспослано нам от Бога! — не щадя ни человека, ни скота, не снисходя к немощи женщин, не жалея нежности детей, не уважая седины старцев, не смягчаясь ничем, от чего обыкновенно смягчаются люди, даже дошедшие до свойства зверей, но всякий возраст и пол поражая мечом. Можно было видеть, как младенцы, отторгаемые от сосцов, лишаемы были молока и самой жизни и готовым гробом были для них — увы! — те скалы, об которые они были разбиваемы, а матери жалостно рыдали и были закалаемы вместе с разрываемыми и трепещущими пред смертию младенцами; жалко было слышать, ещё жалостнее было смотреть и гораздо лучше молчать, нежели говорить об этом /варварстве/, заслуженным более совершавшими его, нежели потерпевшими.

Эта свирепость простиралась не только на человеческий род, но жестоко умерщвляла и всех бессловесных животных: волов и лошадей, птиц и прочих, какие только попадались; лежал вол и около него человек, дитя и лошадь получали общую могилу, женщины и птицы обагряли кровию друг друга. Всё было наполнено мёртвыми телами; в реках вода превращалась в кровь; источники и водоёмы одни нельзя было распознать оттого, что вместилища их были завалены мёртвыми телами, от других оставаясь совершенно неясные следы прежнего вида, потому что брошенное в них наполняло остальные их части; мёртвые тела загноили нивы, стеснили дороги; рощи одичали и сделались непроходимыми более от этих трупов, нежели от поростков и запустения; пещеры наполнились ими; горы и холмы, лощины и овраги нисколько не отличались от городских кладбищ. Таких страданий было исполнено это разрушение; так зараза этой войны, несомая на крыльях грехов наших, пролетала всюду, погубляя всё встречавшееся.

Никто не мог бы изобразить словом постигшую нас тогда илиаду бедствий! Кто же, видя это, не признал бы, что на нас излилась до дна та чаша, которую приготовил гнев Господа, воскипевший от наших грехов?.. О как все тогда расстроилось, и город едва, так сказать, не был поднят на копьё! Когда легко бы взять его, а жителям невозможно защищать, то, очевидно, от воли неприятелей зависело — пострадать ему или не пострадать; если же спасение города находилось в руках врагов и сохранение его зависело от их великодушия, то, по моему мнению, ...гораздо хуже было городу не сдаваться, нежели скорее сдаться... Помните ли вы тот трепет и те слёзы и рыдания, которым тогда предавался весь город в крайнем отчаянии? Помните ли ту мрачную и страшную ночь, когда жизнь всех нас готова была закатиться вместе с закатом солнца и свет нашего бытия поглощался глубоким мраком смерти? Помните ли тот час, невыносимо горестный, когда приплыли к нам варварские корабли, дышущие чем-то свирепым, диким и убийственным, — когда морс тихо и безмятежно расстилало хребет свой, доставляя им приятное и вожделенное плавание, а на нас воздымая свирепые волны брани, — когда они проходили пред городом, неся и выставляя пловцов, поднявших мечи и как бы угрожая городу смертию от меча, — когда всякая надежда человеческая оставила здешних людей и город держатся надеждою на единственное прибежище у Бога, — когда трепет и мрак объял умы и слух отверзатся только для одной вести: «варвары уже перелезли чрез стены и город уже взят врагами?» Ибо неожиданность события и нечаянность нашествия как бы заставляла всех воображать и слушать это; обыкновенно эта слабость в особенности бывает у людей и в других таких случаях: чего они слишком боятся, то по необдуманности считают действительным... Поистине тогда был плач и стон и горе (Иезек. 2:10)...