Владимир Афиногенов - Поход на Царьград

Доброслав обрадовался, увидев велита Фоку, а не его напарника Аристарха, который по-русски только и мог сказать, карауля дом тиуна: «Отойди! Зарублю!», а делая побор с поселян, говорил: «Мног давай! Давай мног!» Русские смерды и прозвали его Давай Мног.

Клуд вскоре появился на пороге в постолах [18] Постолы — мягкая обувь. , умытый, со смеющимися голубыми глазами, со светлой бородой. В руках держал каравай хлеба.

— А я смотрю в окно, на коне — ромей, а услышал от него наше слово заветное — огнищанин — и сразу сообразил: значит, приехал ко мне велит Фока… Он знает, что это слово означает для русского поселянина. — И Доброслав протянул ромею каравай.

У Фоки лицо засветилось гордостью — уважил хозяин дома, и не только уважил — похвалил.

— А как же не знать… Вы, язычники, бережёте очаг, свой огонь бережёте. Огниско, по-вашему — огнище… Значит, дома владетель и есть огнищанин… Очага владетель… И помню, как богач Никита, у которого я в плену жил, при повороте солнца на лето в разведённый огонь бросал хлебные зёрна и масло лил. А сам водил головой туда-сюда и выпрашивал у пламени обилия в доме и плодородия на полях… А мы — работники — жались за его спиной и ждали, когда он нас за стол посадит. Только раз в году и сажал за стол, а в остатнее время кормил, словно собак: кость бросит — и гложи…

От горького воспоминания у ромея глаза сверкнули злобой, он ударил по рукам Клуда, и каравай хлеба покатился к пустой собачьей будке.

— Вот что, Клуд, велено тебе прибыть к тиуну. С Меотийского озера [19] Меотийское озеро — так звалось тогда Азовское море. приехали солевары со своим товаром, повезёшь в Херсонес к протосфарию. Так что меняй свои постолы на кожаные чаги, бери коня, лук, стрелы — и поедем.

Доброслав встрепенулся:

— Послушай, Фока, а как же поросята? Я только что их купил. Хотел из них больших свиней откормить и продать… А теперь?… Подохнут поросята с голоду без меня.

— Ты же никогда жадным не был, Клуд, что с тобой? — попенял Доброслава ромей.

«Знал бы ты, велит, — про себя подумал Клуд, — что деньги мне на дорогу надобны…»

— Изба, вишь, обветшала. Хотел поправить.

— А-а-а, это другое дело. Вот возьми. — Велит протянул Клуду один милиарисий [20] Милиарисий — серебряная монета. . — Режь своих поросят, жарить будем. До вечера у нас есть время. Поедим, поспим — и поедем. Остальное мясо, что не съедим, с собой возьмём.

— Ты, Фока, меня за глотку хватаешь… — встряхнув на ладони серебро, пробурчал Клуд, прикидывая, не проторговался ли. — Может, ещё подкинешь?

— Что ж, колдун, могу и подкинуть… плетей! — закрутился на лошади ромей, накручивая на кулак поводья уздечки. — Давай живо! Да накорми лошадь!

Но на Клуда этот окрик не особенно подействовал. Так же как и тогда, когда велит выбил из его рук каравай хлеба. Доброслав потеребил свою бороду, сверкнул глазами из-под мохнатых бровей, будто царапнул по лицу солдата, и пошёл в хлев. Рассуждал по дороге: «Знаешь, что меня не так-то просто обидеть… Тиун накажет, если пожалуюсь. А у других поселян ты, ромей, не то, что поросёнка — быка заколешь и даже фолла [21] Фолл — мелкая медная монета. не кинешь…» Вынес из клети охапку сена. Фока слез с лошади, привязал её у ворот. Она стала жевать сено, а Доброслав позвал с собой велита.

В хлеву раздались пронзительные крики подсвинков, и вскоре оттуда вышли Клуд и Фока, держа в руках за задние ноги зарезанных поросят, из шей которых бежали струйки крови. Бросили тушки на кучу соломы, приготовленную для костра. Фока, вытирая руки, сказал:

— Вот ответь мне, Клуд: что такое свинья? Животное… А кровь у неё такая же, как у человека. Чудно!

Доброслав повернулся и пошёл в избу за кремнём и кресалом. В сенях пробурчал под нос:

— Сам-то хуже свиньи… Уж знаю тебя! Поглядеть бы, какая кровь из тебя брызнет, ромейская каналья…

— Ты чего бормочешь, колдун? — вскинул голову грек на открытую в сени дверь.

— Своему богу молюсь.

— Молись, молись… Только бог-то твой поганый и вера ваша языческая, поганая… Духовной святости в вас нету, оттого и живете, как поросята. Будто в хлеву… Другое дело — мы. У нас светлые храмы и каменные дома.

Доброслав обернулся, но ничего не сказал.

Зажгли костёр. Опалили щетину. Потом Доброслав принёс два железных прута, насадил на них тушки поросят, соорудил над огнём два треножника. Начали жарить.

Когда поросята покрылись золотистой корочкой, Фока подмигнул Доброславу и попросил мёду. Клуд слазил в погреб, вытащил деревянную баклагу. Разлил мёд по ковшам — себе чуть-чуть, велиту по самый край. Протянул ковш греку: