Петр Краснов - Цесаревна

«По слабейшему моему мнению рассуждаю — отозвать генерал-фельдмаршала Апраксина из армии, поруча армию кому вашего императорского величества соизволение будет, в Риге, взяв ответ, судить, о чем дать знать союзных дворов послам и министрам, что оный фельдмаршал в слабых своих поведениях достоин быть под судом, через что союзники точно уверятся, что ваше императорское величество непременное намерение имело и имеет по своим обязательствам гордого неприятеля смирить, но единый поступок фельдмаршала тому причиной», — писал граф Александр Шувалов.

То же самое писали фельдмаршал Бутурлин, генерал-фельдмаршал князь Трубецкой, генерал-адмирал князь Михаил Голицын и граф Шувалов.

Из Петербурга, не желая видеть и знать о состоянии армии, они требовали немедленного, зимой, движения армии к Мемелю и Тильзиту и овладения Восточной Пруссией. Между тем армия продолжала отступать, не гонимая неприятелем, сжигая амуницию и порох.

Когда русские генералы были так озабочены, чтобы союзники ни в чем не потерпели ущерба, воюя в политическом смысле совершенно бескорыстно, Людовик XV опасался «слишком больших успехов России в войне», Мария-Терезия находила, что «русские слишком горячо принимаются за дело»… Франция, воюя в союзе с Россией и видя рвение русского двора к защите ее интересов, противодействовала России в Польше и старалась поднять против русских своих союзников — турок. Австрия открыто завидовала каждому успеху русских. В Париже ликовали при известии о поражении австрийцев под Прагой: не одних-де нас бьют… В Вене злорадствовали, когда услышали о поражении французов под Росбахом. В Версале были утомление и упадок духа, там мечтали о сепаратном мире. «Без мира мы погибнем, и погибнем постыдно», — писал Берни Стенвиллю. Завоевание русскими Восточной Пруссии внушало Франции опасения.

Зависть, ревность и злоба, нескрываемое презрение и пренебрежение к русским были в стане союзников.

Все это знал и учитывал Фридрих II и ждал, как ко всему этому отнесется императрица Елизавета Петровна и что скажет она, дочь Петра Великого, кого одного из всех своих врагов, ненавидя, уважал и ценил король Пруссии.

Быть может, никто в эти дни так ясно не понимал, что надо делать, как сама императрица Елизавета Петровна. Как хотела бы она, «преодолев страх рассуждением», как сумела она преодолеть его в ту страшную морозную ноябрьскую ночь, когда была «ее Полтава», опоясаться броней и на коне явиться перед своими войсками, чтобы самолично стать против короля Фридриха. Она не сомневалась в успехе. Она понимала, что ее «медведям», ее богатырям недоставало полководца. Она сознавала, что в данный миг только она — цесаревна — кумир солдатской массы, могла вдохновить войска на подвиги небывалые, как умел вдохновлять войска ее отец.

Она подходила к продолговатому зеркалу в драгоценной золотой оправе с самоцветными камнями, увенчанному короной, стоявшему на ее туалетном столе. Она то наклоняла его, то выпрямляла, чтобы видеть себя всю с ног до головы. Зеркало честно отражало полное приветливое лицо с большими синими глазами и маленький прелестный рот. Седые волосы были гладко зачесаны назад, и серый чепец в тонких сборках прикрывал затылок. Открытая грудь была свежа. Она наклоняла зеркало. Как располнела она!.. Каждое утро она по четыре, по шесть часов проводила в уборной, чтобы мазями, растираниями, белилами и румянами прогнать и скрыть морщины на лбу и у глаз. Она не могла уже танцевать — задыхалась в менуэте. Она ехала в манеж, где ее ожидали фигуры карусели. Лошадь тяжело галопировала под ней, и она промахивалась копьем по кольцам. Не та лошадь?.. Нет, всадница была не та. Она старалась, и какая-то внутренняя болезнь сидела в ней и подтачивала ее здоровье… И как она полнела! Ни посты, ни самое строгое воздержание — ничто не помогало. Она стала носить темные платья, она повязывала шею черным платком, чтобы скрыть полноту и чтобы не так бросался в глаза двойной подбородок.

Нет… Не могла она сама ехать к армии. Тонким женским своим умом она понимала, что будет смешна… Как высмеет ее тогда злой король… Быть смешной?.. Нет!.. Это уже последнее дело, это — все потерять…

Кто опояшет ее мечом на брань?.. Кто наденет на ее плечи тяжелую стальную кирасу?

Тогда помогал ей Лесток… Лесток?.. Десять лет тому назад, обвиненный врагами в корыстных сношениях с иностранцами, Лесток, сообщник и участник ее ноябрьской победы, был арестован генералом Апраксиным, брошен на дыбу и с изувеченными пыткой руками сослан в Великий Устюг… Разумовский ушел в свои семейные дела, в подагру и ревматизмы и не способен ни на какое решительное действие. Нет при ней никакого молодого и пылкого, какими были тогда Ранцев и Рита, Михайла Воронцов, Грюнштейн и Шувалов. Никого!.. Ужасно… Молодое жмется к молодому двору. Подле нее все состарились, как и сама она.