Дэвид Ирвинг - Вирусный флигель

Из теории Гейзенберга следовал совершенно ясный вывод: чем ниже температура в реакторе, тем проще добиться возникновения цепной реакции. 8 апреля 1940 года, как раз в те дни, когда французы готовили свой первый эксперимент со столь удачно приобретенной тяжелой водой, профессор Пауль Хартек посетил аммиачные заводы «Лейна» в Мерсебурге и изложил «национал-социалистскому директору» исследовательских работ доктору Герольду план получения цепной реакции путем помещения окиси урана в сухой лед — вещество недефицитное, удобное в обращении и способное сохраняться достаточное время; скорость испарения сухого льда невелика, он имеет достаточно низкую температуру (—78° С) и его легко приготовить химически чистым.

Идея Хартека была поистине блестящей! И кто знает, как пошли бы работы дальше, если бы план Хартека осуществился? В ней явно ощущалась школа Резерфорда. Хартек недаром поработал с этим величайшим мастером физического эксперимента. Сотрудничество с Резерфордом не только научило Хартека экспериментировать, оно открыло ему глаза на истинное состояние экспериментальной техники в Германии. Вернувшись из Англии, Хартек ясно видел то, чего не желали или не могли заметить националистически настроенные немецкие ученые, превозносившие германскую физику. Хартек понимал, что на самом деле положение в германской физике далеко не блестящее и, до тех пор пока уровень немецких лабораторий и исследований не сравняется с английским, нечего возлагать серьезных надежд на будущее германской науки. Но кому нужны были, кто пожелал бы прислушиваться к выводам Хартека в атмосфере националистического угара, душившей Германию, кто осмелился бы поставить под сомнение будущее немецкой науки, «очищенной» от всех ненемецких элементов?

Итак, эксперимент, задуманный Хартеком, мог бы дать очень многое. И были люди, желавшие воспользоваться этим, а потому помогавшие Хартеку. В их числе оказался и Герольд. Его фирму сразу же заинтересовали коммерческие выгоды, которые сулило создание атомных реакторов, он пообещал совершенно бесплатно выделить для эксперимента необходимое количество сухого льда и даже предложил место для проведения экспериментов непосредственно на заводах «Лейна». Однако в верхах «ИГ Фарбениндустри» было решено проводить опыты у Хартека, в Гамбурге.

Время благоприятствовало опытам. Весна еще не кончилась, и почти до конца мая спрос на сухой лед должен был оставаться очень небольшим. Нужное Хартеку количество сухого льда обещали доставить не позже чем через сутки после запроса. Обнадеженный Хартек приступил к подготовке фундамента для размещения урана и сухого льда. А одновременно отправил Дибнеру письмо с просьбой выделить от 100 до 300 килограммов урана и получил в ответ обещание передать ему во временное пользование не менее 100 килограммов окиси урана и заверение, что вагону с сухим льдом будет открыта через Германию зеленая улица.

Казалось бы, все складывалось как нельзя лучше. Но в той обстановке, в какой существовала в Германии физика, неминуемо должно было возникнуть затруднение, носящее иной, нематериальный, характер — соперничество. Каждый из участников атомного проекта желал стать первым, каждому лично хотелось осуществить решающий эксперимент. Так, Гейзенберг, сообразно своему положению ведущего ученого, запросил для собственных опытов от того же военного министерства до тонны окиси урана. Дибнер, отношения которого с Гейзенбергом никогда не были особенно хорошими, вежливо ответил, что Гейзенберга уже опередили с заявками на уран и что тонна окиси урана в распоряжении военного министерства наберется в лучшем случае к концу июня, к концу же мая будет не более 600 килограммов, а пока есть всего лишь полтораста килограммов. Поэтому, предлагал Дибнер, Гейзенбергу стоит лично договориться с первым претендентом, с Хартеком.

Нобелевский лауреат вынужден был обратиться к Хартеку. В письме он весьма прозрачно намекал, что Хартеку не стоит особенно спешить с получением окиси урана, поскольку для подготовки основного эксперимента ему следует провести некоторые предварительные опыты, а потому Хартек мог бы на это время уступить ему, Гейзенбергу, несколько сот килограммов. «Разумеется, — продолжал Гейзенберг, — если у Вас имеются какие-либо особые соображения и Вы видите особую необходимость в Ваших экспериментах, Вы, вне всякого сомнения, можете начинать первым. Но я лично считаю, что на первое время Вы вполне обойдетесь и сотней килограммов».