Алексей Иванов - Тобол. Мало избранных

Штабом для своей гишпедиции Чичагов избрал, разумеется, Тобольск. Обер-комендант расселил геодезистов по обывательским домам, а самого Чичагова и десяток юнцов определил на жительство к Ремезовым: а куда ещё засунуть главного измерятеля, ежели не к главному знатоку Сибири?

В это утро Семён Ульяныч проснулся поздно, потому что накануне полночи спорил с Чичаговым, что длиннее – Обь или Иртыш? На самом деле этого никто не знал, но Семёну Ульянычу хотелось посадить навигацко-го всезнайку в лужу, и он его посадил. Так и надо сопляку. Семён Ульяныч вспомнил о своей победе, и ему сразу стало хорошо. Митрофановна сидела под образами и сшивала лоскутки. Беременная Машка возилась у печи, ворочая надутым животом. Больше в горнице никого не было. Солнце искоса било в окошки, из которых на лето вынули рамы; в печи на углях трещали две чугунные сковороды, и на всю избу пахло свежими блинами.

Хватаясь за печь, Семён Ульяныч проковылял к столу, выпил кружку молока и взял свою палку.

– Ты куда намылился, старый? – тотчас спросила Митрофановна.

– Отстань! – ответил Семён Ульяныч.

– Батюшка, а блины? – удивилась Маша.

– Там Тобольск чертят, а я блины буду в рот складывать?

– Лёшка с Лёнькой прилетят – тебе ничего не достанется.

– Чёнь-то найду, небось, для утробы, – отмахнулся Семён Ульяныч.

– Я Ване нажалуюсь, что ты один по городу шастаешь, – предупредила Маша, ловко снимая блин со сковородки.

– Вам же лучше, – хмыкнул Семён Ульяныч. – Авось шею сверну.

– Я у тебя палку заберу, скакун колченогий, – сказала Митрофановна. – И в печке сожгу. Вот тогда будешь дома сидеть, как седины требуют.

– Молчите обе, курицы! – прикрикнул Семён Ульяныч.

– И так чуть не преставился, – не унялась Митрофановна. – Я уж было порадовалась, что на лавке лежать будешь, а ты за прежнее, кровопивец?

– Мареей командуй, а я сам себе полковник!

Семён Ульяныч нахлобучил шапку и вышел в сени.

Во дворе у Ремезовых на свежей летней травке был поставлен длинный стол, и за ним сейчас сидели нави-гацкие школьники Чичагова – отроки лет по пятнадцать: ровесники Федюньки, младшего внука Семёна Ульяныча. Все они были в куцых поношенных камзолах флотского образца. Распустив толстую «Служебную чертёжную книгу» Ремезова на отдельные листы, школьники тушью копировали рисунки, накладывая на чертежи вощёную полупрозрачную бумагу. Это было задание командира. Пётр Григорьевич сказал ученикам, что для новых ландкарт ремезовские изображения будут служить опорой – привязкой исчисленных координат к местности. Семён Ульяныч втайне очень гордился, что его труд оказался таким полезным для науки, пускай даже эти школьники – балаболы, шлынды и вообще сорванцы.

С гульбища Семён Ульяныч услышал, как мальчишки зубоскалят.

– Какого пса, Сергунька, мы эти каракули переводим? По ним только Опоньское царство искать! Это что, ландкарта, что ли?

– Не реки, а грабли какие-то кривые!

Один из школьников, привстав, подвинул свой лист на середину стола:

– Смотрите, братцы, тут Илимский острог нарисован от Илима до Лены! Ого городище-то! Больше Москвы раз в триста!

Другой школьник, ухмыляясь, приподнял свой лист:

– А у меня, глядите, старикан-то наш древо изобразил! Знать, самое важное древо в Сибири, ежели на ландкарте обозначено!

– Учитесь у старика-то, остолопы! – сказал всем рыжий геодезистишка с подбитым в драке глазом. – Неча науку в башку запихивать, берёшь веник, тычешь в корыто с чернилами, мазяк-мазяк по листу – и готов чертёж!

Толстый и конопатый геодезистик завистливо вздохнул в ответ:

– Вот нам бы так, а? Не надо на край света переть, триангуляция эта чёртова пускай в пекло катится, астролябию в кабаке пропить можно, да и всё! Сиди и малюй себе, как бог на душу положит!

Семён Ульяныч понял, что эти щенки глумятся над ним! Глумятся над его чертежами и его неимоверными стараниями! Семён Ульяныч слетел с лестницы на школьников, будто коршун на цыплят.

– Ах вы змеючие выползки! – заорал он. – Ах вы сморчки! Ополоски! Чесотка овечья! Короеды! Саранча! Лоханки помойные!

Он огрел палкой ближайшего геодезиста и размахнулся снова, но шустрые мальчишки, привыкшие удирать от побоев, все разом мгновенно кинулись прочь из-за стола, уронив лавки. Друг за другом они горохом проскочили в открытую калитку и исчезли за воротами.

– Акриды! Слюни левиафановы! – кричал им вслед Семён Ульяныч.

Он постоял, успокаивая дыхание, и шагнул к столу поближе. На столе, брошенные, валялись его чертежи: Енисей, Бухарская каменная степь, Амур, Тобол, Байкал, Колыма, Камчатская земля… Семён Ульяныч принялся собирать листы. Ему стало горько от пренебрежения школьников. Но что тут поделать? Разве его покойный Петька испытывал почтение к отцовским трудам? Нет, не испытывал. Такой же был разбойник, как и эти – в камзолах. Нужно прожить много-много лет, пройти много-много дорог, лишь тогда и поймёшь, как важны эти образы дарованной богом земли. Нужно много-много узнать, тогда и поймёшь, что истина превыше учёности, как дар превыше канона. И Семён Ульяныч, тяжело вздыхая, сложил свои листы в деревянные обложки распотрошённой книги. А потом, подумав, собрал и недоделанные копии школьников. Всё ж таки это работа, а не пустая забава, и небо – планида ненадёжная: пойдёт дождь и загубит то, что недоделано. Мальчишкам тогда беда: изругает их строгий командир.