Александр Чаковский - Мирные дни

— Ну, что же вы остановились? — спросил Ольшанский, щуря свои и без того маленькие глазки.

— Что-то я не то говорю, — устало проговорила я. — Надо будет попросить Ирину Григорьевну рассказать вам обо всём поконкретнее. Боюсь, что я увлеклась психологией. А тут — прежде всего техника.

— Странная вы женщина, — пожал плечами Ольшанский, очевидно не слыша моих слов. — Что это за бес такой в вас сидит? Вы, наверно, очень плохая жена. Я помню, как вы тогда уселись в номере. Помните? Я, мол, скажу, что шпилькой дверь открыла. И вообще…

Тут меня прямо зло на него взяло. Неужели ему ничего не понятно? Я посмотрела на часы: без четверти десять, через пятнадцать минут начнётся совещание у директора. На нём должны были решить: утверждать ли для нашей лаборатории тему высокочастотной закалки или нет.

Я посмотрела на Ольшанского, играющего большим автоматическим карандашом, и сказала:

— Не понимаю, что вас удивляет. У каждого человека есть дело в жизни. Должно быть! Вот вы, например, пишете. Ведь вы же верите в то, что пишете? И ведь для вас это самое главное в жизни, так?

— Послушайте, — ответил Ольшанский, — кто это вас научил так ставить вопрос, чтобы собеседник мог ответить только «да» или «нет»? Это невежливо. Должна быть возможность чего-то среднего.

Он снова иронически улыбнулся. А я окончательно разозлилась.

— К сожалению, у меня уже нет времени, чтобы выслушать вашу лекцию о хорошем тоне, — сейчас начнётся заседание.

Я встала. Лицо его сразу потеряло насмешливое выражение.

— Ну вот… — растерянно протянул Ольшанский, и, как всегда в таких случаях, голос его стал похож на голос подростка. — Ну вот, так я и знал! У нас с вами никогда не получается хорошего, мирного разговора.

В этот момент в комнату вошла Ирина.

— Нам пора, Лида. — И, обращаясь к Ольшанскому, она добавила: — Ну, а вы получили то, что было нужно?

— Да, да, — поспешно ответил Ольшанский. — Знаете, чертовски интересно. Эта закалка… и экономия…

Мне стало смешно. Я написала на листке бумаги наш адрес и сказала, протягивая ему:

— Ну вот, здесь мы живём. Будет настроение — приходите.

Ольшанский взял листок.

— Приду, обязательно приду, если только… не вызовут завтра в Москву, в редакцию… — Он схватил портфель, неловко, боком, поклонился и ушёл, похожий на большого неуклюжего гуся…

Как только мы — Ирина, наш инженер Лебедев, лаборантка Рая и я — вошли в директорский кабинет и я увидела длинный зелёный стол, телефоны, и маленький микрофон для переговоров с цехами, и сидящего за столом директора, невысокого человека в очках без оправы, и Абросимова, который что-то говорил директору при нашем появлении, — я почему-то сразу почувствовала, что мы будем биты.

Так и произошло. Нас «побили» за прожектёрство. Абросимов сказал, что есть много других, первоочередных тем, которыми должна заняться лаборатория. Единственное, чего нам удалось добиться, — разрешения продолжать опыты на установленном в инструментальном цехе аппарате. И только…

Из заводоуправления мы вышли не вместе. Нам — мне, Ирине, Рае — было сейчас очень тяжело смотреть друг другу в глаза. Я медленно шла по заводскому двору. Мне показалось, что стало темнее; подняла голову — солнце светило по-прежнему. И в этот момент я вспомнила о Саше. «Как это могло случиться, что в последние несколько часов я даже не вспоминала о нём?» — подумала я. И сразу на душе у меня стало радостнее. Я представила себе, что он уже встал, выпил чай, который я ему приготовила. Больше всего мне хотелось бы поговорить с ним сейчас о нашей неудаче, именно с ним.

«Отчего мне так грустно? — спрашивала я себя. — Что, в сущности, произошло? Ну, неудача на работе, но у меня-то, лично у меня, все ведь так хорошо. Исполнилась моя самая заветная, самая любимая мечта — приехал Саша, и через несколько часов мы будем вместе…»

Но, как я ни старалась внушить себе, что всё обстоит прекрасно, легче не становилось.

Я подумала, что всё могло бы быть наоборот. Мы победили, тема утверждена, и вот начинается горячая, чуть ли не круглосуточная работа. Мы с Ириной поднимаем все чертежи деталей, их очень, очень много, разрабатываем для каждой детали приспособление, индуктор, в котором она будет проходить закалку. И вот не сразу, но в конце концов наш завод вдвое, втрое увеличит выпуск машин, потому что время, необходимое на цементацию стали, будет сокращено во много раз.

И тут же во мне стала нарастать злоба. «Как это можно, — подумала я, — мешать нам? Что, они не понимают разве, что мы хотим лучшего для завода и для всех тех, кому нужны наши машины? Почему же нам приходится бороться, доказывать? В технике ли только тут дело или в людях, в их взглядах на жизнь, на работу?»