Алексей Иванов - Сердце Пармы, или Чердынь — княгиня гор

На обширной луговине под горой чернели пепелища сожженных вогулами домов и амбаров. Когда всадники приблизились к этим угольям, серыми стрелами, стелясь по снегу, от них к лесу побежали волки. Повсюду по сгоревшим посадам валялись лошадиные и оленьи головы, ноги, потроха — вогулы перебили свои стада. На волков и лаяли со стен свирепые вогульские псы.

— Подготовились, дьяволы, — сказал Паклин, хмуро оглядывая молчавшую крепость. — Скот положили, хибары пожгли, даже дорожку нам замостили… Не взять нам, князь, Пелыма.

Шесть всадников безмолвно стояли под горой, глядя на высоченный частокол с черепами. На ветру шумели близкие леса. Поземка крутилась на застругах пелымского льда. Кони позвякивали удилами и переступали с ноги на ногу, дрожа под залубеневшими попонами. Снег ложился на шлемы, на плечи, на рукавицы, на расставленные колени всадников, на конские гривы. Михаил в раздумье сдирал с усов и бороды наросшие сосульки.

К вечеру метель унялась, а к ночи небо совсем очистилось от туч и инеисто рассозвездилось над оснеженными лесами, над замерзшими реками, над низкими павылами и высокими крепостями вогулов. Князь созвал в своем шатре совет. Посередке в железном решете развели огонь. Дым ворочался под потолком и утягивался в черную дыру, над которой скрещивались связанные в пучок жерди.

— Брать Пелым нам надо скорее, — сказал Михаил. — Осада не годится. Лозьвинские и сосьвинские вогулы нам не страшны. Они боятся, что обратным путем мы можем пройти через них. Но вот пелымские этого не боятся. Петька Кочедык, мой лазутчик, сказал, что в Атымье, Оусе, Массаве, Портахе, Вотьпе, Шантале, Урае уже собирают ополчение на подмогу Асыке.

— А в Пелыме ли он? — хмыкнул Паклин. — Может, утек давно…

— Он там, — уверенно сказал Калина. — Он не сбежит, гордый.

— Хоть бы языка ихнего взять… — вздохнул кайгородец.

Исур сидел у огня, скрестив ноги, и нервно наматывал на палец хвост нагайки. Заговорили о том, как брать крепость. Михаил молчал, уступуя тем, кто был опытнее в делах приступа, — Зыряну, бравшему крепостицы по Лозьве, Паклину, осаждавшему городища черемисов. Неожиданно и Калина оказался сведущ в ратной премудрости.

— Хватит спорить! — крикнул, не выдержав, Исур. — С Тавды брать, с Пелыма, с рогов у шайтана!.. Ясно, что взять можно только с ворот!

— А как, татарин? — посмотрел на него Паклин.

— Осадные нарты, — вдруг негромко сказал Бурмот, и все посмотрели на него.

— Кто же их поведет? — помолчав, спросил Зырян.

— Я, — спокойно ответил Бурмот.

Калина положил руку ему на плечо, испытующе глядя в глаза.

— Но только в метель, Обормотка, — добавил он.

Еще два дня после совета войско отдыхало. Погода стояла ясная и морозная. Вечером третьего дня к Михаилу в шатер пришли все пятеро воевод — Бурмот, Зырян, Исур, Калина и Паклин.

— Слышь, князь, — сказал Калина. — По примете, быть завтра метели.

Метель — значит, приступ. Князь почувствовал ледяной толчок сердца. Он обвел взглядом лица своих воевод: обмороженное, суровое, распаханное морщинами лицо Васьки Калины; строгое лицо Бурмота; простое, русское, дико заросшее волосом лицо Паклина, чем-то похожего на Полюда; надменное и красивое татарское лицо Исура; непроницаемое, тусклое лицо Зыряна — такое, словно тот терпел какую-то давнюю, привычную боль.

На закате князь вместо шубы напялил простой тулуп и вышел из шатра. Мороз стянул скулы, резанул по глазам. Далеко-далеко за Каменным Поясом пылала ало-вишневая дымная полоса. Над ней остывал туманный булат небосвода. Черная, щетинистая крепость на горе заслоняла зарево. «Там, под крепостью, под горою, спит вогульский великан богатырь Пелымталектур, — подумал князь, — спит, охраняя сокровища. Нужны ли они мне? Стоит ли будить?..»

Тревога сосала душу. Михаил повернулся и пошел по стану. Высоко горели костры, освещая шатры и чумы. Русские, пермяки, татары жарили мясо, латали одежду и обувь, пересмеивались, переругивались, грелись, чистили коней и оленей. Никто с озверелым лицом не шаркал точилом по лезвию меча. Стан был мирным и спокойным, словно бы завтра никому из этих людей не грозили смерть и муки. Тюкали топоры. Звенел на походной наковальне молоток кузнеца. Михаил, как чужак, проходил вдоль костров, между чумами, мимо своих людей, стараясь держаться в тени. Из темноты он пытливо вглядывался в столь обычную, будничную, ставшую привычной жизнь войска. Как ему обрести хоть малую часть этого неброского мужества?