Алексей Иванов - Сердце Пармы, или Чердынь — княгиня гор

Наступила ночь, городище затихло, а Вольга все сидел у костра. Пермяки, что были рядом, один за другим заваливались спать, только человек напротив никак не уходил, а тоже сидел, глядя в огонь, и шевелил палочкой угли. Вольга всматривался в лицо этого человека, и ему хотелось взять и рассказать о себе. Вольга крепился, убеждал себя, что это его подзуживают бесы, но он и сам знал, что безнадежно запутался в судьбе, и его душит тоска, и ему нужен хоть кто-нибудь — если не с советом, то хотя бы с участием, с жалостью. Он ждал, когда же человек напротив заговорит.

— Ты московит? — вдруг тихо спросил пермяк.

Вольга дернулся, вскинув на пермяка ошарашенные и растерянные глаза.

— Не бойся. Говори, если хочешь, — негромко и спокойно сказал тот. — Я же вижу.

И Вольга заговорил — сначала запинаясь на каждом слове, а потом все более быстро, горячо, и рассказал о себе все, что хотел и не хотел, и даже то, что, как раньше думал, и сам о себе не знал, удивляясь своему доверию к этому незнакомому человеку. А тот слушал, кивал и все шевелил палочкой угли.

— Все твои беды оттого, что ты лжешь, — наконец заговорил человек. — Ты лгал отцу, что хочешь жить с ним его жизнью, хотя ты и сам еще не знал, чего хотел. Спасая себя, ты сначала лгал новгородцам, что пойдешь с ними, а потом московитам, что новгородцы держали тебя силой, — ведь человек, который не связан по рукам и ногам, всегда может уйти в лес. Ты лгал своему князю, что хочешь быть его ратником, потому что тебе некуда было податься. Своими делами ты лгал своим товарищам и воеводам, что хочешь покарать пермяков, а очутившись среди нас, ты лгал, что эта война тебя не касается и ты хочешь только одного — уцелеть.

Тихие слова падали в темноту веско и страшно, точно капли раскаленного металла. Вольге показалось, что человек, сидящий напротив, сейчас поднимет голову и закричит: «Держи татя!» Но человек не закричал, а продолжил:

— Самое главное, что ты лгал себе. Но я тебя не виню. Я мог бы сказать, что это было от твоего безмыслия, но так будет неправильно. Вы, московиты, больны. Вы захватываете огромные земли, а сами разделяетесь на все более мелкие части — на княжества, на города, на владения бояр. У вас только один исцелившийся человек — ваш Великий князь, поэтому боги даруют ему победу за победой. Русь может побеждать слабых — нас, к примеру, но пока она не излечится, сильные будут ее бить, как некогда били татары. И ты тоже болен, юноша. От этого твои страдания. Хотя ты можешь излечиться. Ты для этого готов.

— Как излечиться? — угрюмо спросил Вольга.

— Я тебе скажу, как считаем мы. Все душевные болезни лечатся любовью к родине. Перестань врать себе и другим, трезво оглядись по сторонам и зажги в своем сердце эту любовь — ты удивишься, насколько проще тебе станет жить и как ясен сделается мир.

— Как я зажгу эту любовь? — недоверчиво спросил Вольга. — И к чему?

— Родину не надо искать или выбирать. Она найдется сама, когда ты станешь готов принять ее. И мне кажется, что ты готов. Теперь только встань на землю обеими ногами и скажи себе: «Здесь моя родина» — и проживи на ней всю жизнь. Это уже не трудно.

Они глядели друг другу в глаза через огонь. Вольга почувствовал, как в нем закипает глухой гнев на этого человека — во многом правого, кое в чем нет, слишком уверенно судившего о том, что столь мутной бурей клубилось в его душе. Вольга стащил сапоги и обмотки, поставил босые ноги на землю и сказал:

— Здесь моя родина. Ну, что дальше? Мне не стало легче.

Человек усмехнулся:

— Вот и все. Это самое главное. Теперь у тебя есть друзья и враги, и не надо ломать голову, путаясь в своих отношениях к людям. Сейчас набирайся мудрости, чтобы прожить с друзьями, и мужества, чтобы поднять на врагов меч.

Вольга опешил.

— Дрянь ты человек, — горько сказал он. — Я тебе душу открыл, а тебе-то от меня только и надо было, чтобы с вами встал на защиту Искорки…

— Мужество ты в себе найдешь, а мудрости в тебе пока нет, — вставая, сказал человек. — Но мы не женщины, чтобы обретать мудрость за одну ночь. Живи. Меня зовут Зырян, Зырна. Я буду оборонять средний вал. Если захочешь, приходи сражаться рядом со мной. Если не захочешь, хотя бы постарайся уцелеть. Я желаю тебе удачи, беспокойный человек. И не бойся — я никому не расскажу о нашем разговоре.

Зырян повернулся и исчез в темноте. Вольга остался один.

Он медленно напялил сапоги и лег у костра ничком. Говори не говори, ничего не меняется. Он не может остаться с пермяками, потому что придется убивать своих, да и князь Пестрый все равно возьмет Искорку. Он не может вернуться, потому что придется убивать пермяков, которые спасли ему жизнь, да и Пестрый все равно его повесит, посчитав двойным — или тройным? — перебежчиком. Он даже не может укрыться в лесу, потому что все равно придется возвращаться — либо к пермякам, либо к московитам, и возвращаться изменником… Единственное, что ему доступно, это выбрать какой-либо один из трех путей. Но какой? У него нет силы, чтобы идти хоть по какому-нибудь из них. Где эту силу взять? Да и заслужил ли он муки этой дороги?..