Анастасия Монастырская: Карт-бланш императрицы

— Простите, ваше величество, — покаялась Екатерина. — Залюбовалась. Вы сегодня прекрасно выглядите. Это платье удивительно вам к лицу.

Комплимент получился сомнительным и грубым: платье было лимонного оттенка с красными лентами и к желтому лицу совершенно не шло. Однако лесть пришлась по вкусу.

— Выкрутилась, — добродушно проворчала Елизавета и продолжила: — Мне наследник нужен. Сама знаешь, от чертушки толку никакого…

Сказала и осеклась. Екатерина сделала вид, что не заметила досадной оговорки. Кровь прилила к голове, стало трудно дышать. Уже не в первый раз ее терзали обидными вопросами. Любопытные взгляды, без устали ощупывающие стройную фигуру, — не брюхата ли? — давно стали привычными, как и посещения придворного медика — Лестока. Его потные любопытные руки Екатерина ненавидела. Осматривая, Лесток то и дело норовил ущипнуть молодое упругое тело. Но она терпела. Куда деваться?

Все ждали наследника. Все винили ее. Она же молчала, скрывая боль и унижение. Да и кому признаться, что и после шести лет брака по-прежнему невинна?! А муж…

— То-то я смотрю, что Петруша на русских девок заглядывается, — Елизавета, казалось, наслаждалась покорностью и стыдливым румянцем названной племянницы. — Даром мы, что ли, таких подбираем: статных да высоких, кровь с молоком. Есть за что ущипнуть да потрогать. И говорят — не в пример тебе — складнее.

Еще один укус в больное место. Так охотничья шавка впивается в раненого зверя и терзает, пока тот не издохнет. Катерина и сама знала, что некрасива. Худа, угловата, нескладна. Черты лица ее только-только оформились, а до того поражали своей неправильностью. Пожалуй, только глаза хороши, опушенные густыми ресницами, с золотыми крапинками. Подбородок волевой, не женский. Губы узкие, упрямо сжатые.

Говорила по-прежнему с ошибками, писала и того хуже. Весь двор потешался над ее акцентом и неправильными оборотами, а Петруша более всех. После оспы ему, казалось, доставляло особенное удовольствие истязать великую княгиню, не мудрено, что здесь она чувствовала себя чужой.

Нет, не любил ее муж, да и сама она, признаться, не питала к нему любовной склонности. Чертушка. Несдержанный, трусливый, грубый и необразованный, он, казалось, был вместилищем всех известных пороков. И вместе с тем Петр Федорович обладал странной, беспокойной и очень ранимой душой. И как только она удерживалась в этом узком, истощенном и уродливом теле?! Возможно, Екатерина могла бы если не полюбить, так проникнуться к нему симпатией и дружеским участием, но жизнь сложилась иначе. Отношения супругов чем-то напоминали изнурительную войну, причины которой уже никто не помнит, воюют по привычке, оставляя на поле брани последние силы и надежды. Иногда Екатерине казалось, что она обязательно проиграет баталию, иногда верила, что одержит вверх. Но супруга не любила и не привечала.

— А что делать? — Елизавета резко наклонилась вперед. Завитые пепельные букли опасно дрогнули. — Ты жена ему. Великая княгиня Екатерина Алексеевна! Так изволь свой долг выполнить перед государством российским: роди наследника, а после… после делай, что хочешь. Мешать тебе не стану.

— Да как же его выполнишь? — ухватилась Катя за последнюю соломинку. — Коли он от моей спальни бежит, как от огня!

— Ты — жена, — отрезала императрица. — Ты и решай. Чай, не девица, сообразишь, что делать.

Великая княгиня с трудом сдержала смех пополам со слезами, осознав пикантность сложившейся ситуации. Сама виновата, угодила в ловушку. Чего не скажешь о супруге: тот как раз принял необходимые меры, чтобы никто, кроме нее, не узнал о позорном фиаско.

…В супружескую опочивальню Петруша вошел изрядно пьяным. Трясся осиновым листом. Она испуганно вжалась в мягкую перину. Перед отъездом матушка объяснила, что именно делает мужчина с женщиной, и теперь Екатерина со страхом и надеждой ждала сладкого момента. Хотелось надеяться, что сладкого.

Петр отрыгнул и неловко плюхнулся рядом, боясь коснуться тщедушного тела под нарядной, вышитой серебром, рубашкой. Катя тоже не шевелилась.

Она даже не поняла, что потом произошло. Помнила только, как он разорвал на ней тонкую ткань и вмял в постель. Помнила болезненный укусы на шее и груди, удары по лицу и хриплый стон, переходящий в почти звериный вой. Покорно раздвинула ноги и, помня наказ матери, приподнялась, чуть изогнувшись, чтобы мужу было удобнее.

Ночь длилась вечно — попытка за попыткой, и каждая оканчивалась его слезами и животной злобой. В своей неудаче Петр винил жену. Она робко погладила по спине — оттолкнул. Поцеловала в покрытую оспинами щеку — ударил. Прижалась — и получила болезненный пинок в живот.