Анастасия Монастырская: Карт-бланш императрицы

В философских диспутах Екатерина участия не принимала, стеснялась своего акцента. Когда волновалась, путала слова, то и дело, попадая в досадные конфузы. Но графа Панина слушала с упоением, иногда спрашивая о том или ином философском трактате или значении непонятного слова. Никита Иванович с удовольствием разъяснял, а иногда приносил книги, которые великая княгиня читала с большим удовольствием: другого развлечения в ее жизни все равно не было. Их беседы становились все более доверительными и откровенными, чем способствовали длинные прогулки по аллеям Петергофа, куда двор переехал еще в середине мая.

— Вы сегодня печальны, ваше высочество, — Панин не только заметил следы слез на лице Екатерины, но и прекрасно знал о новой стычке с Елизаветой. Посещать наследника, когда захочется, Екатерине было отказано, причем на этот раз в ультимативной форме. Почему? Кто поймет логику императрицы. Приходилось наблюдать за ребенком, прячась в кустах и отчаянно ревнуя, когда чужие руки касались малыша. Екатерина вновь страдала от боли и унижения: сначала ей отказали в праве быть женой, теперь — в праве быть матерью. Да, венценосная тетушка умела наносить болезненные удары. Горькая ирония состояла еще и в том, что Петра Федоровича обязали общаться с наследником, и он против воли бывал в детской, куда не допускали его супругу.

Екатерина остановилась у куста сирени. Сорвала ветку, автоматически поднесла к лицу:

— Только в России такая сирень. Пьяная. Голова кружится. У вас тоже, Никита Иванович? Вы побледнели.

У него действительно кружилась голова: то ли от внезапной духоты, то ли от аромата цветов, то ли… В горле пересохло.

— Считается, что если найти в цветках сирени пять лепестков, то можно загадывать желание.

— И что, исполнится? — недоверчиво переспросила Екатерина.

— Обязательно, — в глазах Панина мелькнуло какое-то странное чувство, но Екатерина его не заметила, занятая собственными переживаниями. — Должно исполниться. Вот смотрите, нашел…

— Россия — страна обещаний. Здесь все лгут, даже цветы. — Ветка сирени полетела в траву. — Вы единственный мой друг, Никита Иванович, только с вами я могу быть откровенной, не опасаясь предательства и унижений.

— Всегда к вашим услугам, — граф галантно склонился к руке великой княгине. Губы коснулись горячей кожи. Пробежала искра. — Что бы ни случилось, ваше высочество всегда может на меня положиться. — Сказал, и вдруг покраснел от двусмысленности фразы. Поняла ли?

Поняла. Екатерина молчала. Ее рука по-прежнему томилась в руке графа. Другая бы давно одернула, а эта нет. Смотрит голубыми глазищами так, что не сдержаться. На пушистых ресницах застыли соленые росинки. Подушечкой пальцев он осторожно их смахнул. Взять бы ее на руки, увезти, защитить и всю жизнь заботиться. И вдруг вырвалось затаенное:

— Теперь никуда не отпущу! Никогда!

Екатерина невольно улыбнулась:

— Стоит ли давать такие клятвы, граф, когда впереди еще целая жизнь?

Близко-близко, казалось бы, быть ближе просто невозможно. Но вот Панин сделал всего лишь шаг, и теперь ее губы были на уровне его губ. И почему она раньше не замечала? Почему при виде Никиты ее сердце всегда оставалось спокойным? Почему? Да и сейчас спокойно, разве что сильно удивлено. Игры разума, но где же чувства? Ответить на вопрос не успела.

Поцелуй обоих застал врасплох.

Не уклонилась, напротив крепко прижалась к графу, всем телом ощущая его возбуждение.

— Не здесь, увидят, — прошептала и увлекла в заросли парка. На одном дыхании пробежали по узкой дорожке, скатились по склону, приминая траву и цветы, и оказались на небольшой опушке, укрытой от посторонних глаз зарослями шиповника. — Быстрее, быстрее…

Кого торопила: себя или его? Куда спешила, отказывая себе в удовольствии растянуть ласки, продлить поцелуи и насладиться извечным ритмом любви?! Жаркое влажное тело щекотали травинки, пальцы лихорадочно расстегивали модный камзол и рвали дорогую рубашку, волосы растрепались. Быстрее, быстрее…

Скачка получилась бешеной и короткой, словно оба на полном ходу сорвались с крутого обрыва и полетели… вверх, навстречу полуденному солнцу. Еще один всхлип-стон, и замерли, восстанавливая дыхание и прислушиваясь к миру. Мир стыдливо молчал.

— Вот уж не ожидала, Никита…Иванович подобной прыти от философа.

— В тихом омуте черти водятся, государыня, — тот почтительно поцеловал безвольную руку. Между средним и указательным пальцем зацепился цветок клевера.