Хесус Торре де ла: Пророчество Корана

Остались позади нелегкие переходы, блуждания, всевозможные лишения — и вот, наконец, их взорам предстал город, паривший над тихими водами Гвадалквивира. Усталые взоры путешественников услаждали изящные постройки, пригородные сады с пальмами, миртами и цветущими лимонами. Меж отводных каналов высился целый бастион минаретов превращенной в кафедральный собор мечети, и пять ее сферических куполов с полумесяцем, а еще Золотая Башня Бурх ад-Джахаб, чьи тронутые рассветными бликами изразцы казались зеркальными.

Взгляд молодого путника, выглядевшего совсем юным, хотя ему было давно за двадцать, потеплел от чарующего и умиротворенного облика города, открывшегося перед ними. Закрыв глаза, он полной грудью вдыхал новые запахи, затем откинул капюшон из зеленого фетра, и миру явился орлиный нос над густыми усами, тщательно подстриженная острая бородка и короткая каштановая грива, окаймлявшая смуглое мужественное лицо. Глаза путника лучились доброжелательностью. Он умел вести себя как кабальеро, хотя находились люди, которые презирали его профессию целителя.

— Нутром чую, Фарфан, кончатся здесь наши передряги и дела пойдут в гору. А если еще и Всевышний поможет, жизнь повернется к нам самой благодатной стороной, — обратился молодой спутник к своему товарищу, коренастому старику, морщинистому и седовласому, который глядел на него из-под густых бровей.

— Ну да, вся наша жизнь только и состоит в том, чтобы колесить на нашей повозке туда-сюда, лечить карбункулы и понос да вкушать дрожжевой хлеб с копченым мясом, так что мне все равно, где пустить корни — здесь, в Сарагосе или в Толедо. Такую судьбу — уж не счесть ли высоким подвижничеством, — последовал иронический ответ.

— Все сущее не очень-то балует людей, что да то да. Но такова реальность — и смех, и слезы требуют своей лепты, — заулыбался в ответ молодой человек, пришпоривая мула.

Позади остались буйно цветущие сады, взгляд старого Фарфана следил за стаей ворон, низко пролетавшей над городскими укреплениями.

— Вот и это мне не нравится, — нахмурил он брови. — Эти птицы — предвестники беды.

Они миновали толпу поденщиков на акведуке у башни Кармоны, одной из четырнадцати башен, возвышавшихся над крепостными стенами, и вошли в город, раскошелившись на один мараведи [2] Старинная монета, имевшая хождение на Пиренеях. по требованию угрюмого стражника, который проверял, нет ли прокаженных в толпе калек или какого-нибудь гранадского мавра, затесавшегося среди вьючных животных. Для вновь прибывших окунуться в будничную суету такого большого и богатого города, как Севилья, было, конечно, в диковинку.

Белые площади окаймляла герань, устилавшая выступы и балконы зданий. Торговые ряды и переулки манили ароматом жареного и специй, здесь сновала целая орава коробейников, ходили надушенные дамы, молодые люди простецкой наружности, монахи в немалом количестве. Озабоченно спешили подмастерья, и никуда не торопились праздные граждане — они сторонились, давая дорогу повозкам, стремившимся в общем хаотичном движении на рынок в Алатаресе или к городскому порту, заполненному галерами и экзотическими торговыми судами, пришедшими сюда с Востока, из Фландрии, Берберии и Африки.

Привлеченные изобилием, они направились к Алькасару, предусмотрительно давая дорогу золотарям, которые с возгласами «Эй, посторонись!» везли содержимое ночных горшков местных обитателей, проехали впритирку к ступеням кафедрального собора Девы Марии, бывшей арабской мечети, мимо мавританского минарета, служившего теперь соборной колокольней — их король Фернандо [3] Фернандо III Святой (1201–1252) — король, объединивший Кастилию и Леон. приказал побежденным альмоадам [4] Альмоады — берберская (марокканская) династия XI–XIII ее, сменившая альморавидов, в состав халифата которых входила Испания в XI–XII ее. под страхом смерти не трогать.

Далее они проследовали по переулкам Франкос и выехали на тесную площадь Сан-Франсиско, где увидели трех выставленных после ужасных пыток преступников — видимо, грабителей или оговоренных евреев, — они агонизировали на своих колодах, жажда и целый рой мух усугубляли их страдания. Здесь же на позорном столбе, стеная, висел содомит с выколотыми глазами и истерзанным телом. «Обвинен в содомском грехе» — гласила назидательная табличка, висевшая на его шее. Фарфан сплюнул в его сторону и перекрестился, а его хозяин отвел взгляд. Ему показалось, что для одного дня они повидали уже слишком много жестокостей.