Федор Шахмагонов - Ликуя и скорбя

К красному крыльцу направились городские сотские и старшины ремесленных братчин. Идут без оружия, с челобитьем. Иван распорядился впустить. Из окна своей горницы наблюдала за действием великая княгиня Александра. Увидела челобитчиков, прибежала к князю. Горячая, норовистая, не в мужа характер.

— Не пускать!— крикнула князю.— С тобой здесь княжата!

У Ивана так: пока можно уступать, уступать готов без спора, но черту знал, когда надо проявить княжескую твердость. Очень ошибались, думая, что и дальше его можно подвинуть. Он как медведь. Расшевелить на спячке — нужно жердью в морду ткнуть, а расшевелили — только рогатина успокоит.

— Пустить!— перекрыл он беспокойства княгини. Сотские и старщины долго обтирали ноги в сенях, вошли рядком.

— Говорите!— повелел Иван.

— Схватили мы на поджоге Фролку, холопа большего боярина Василия Васильевича. Повинился, что поджигал по наущению Ивана Васильевича. Иван Васильевич сидел с ним в затайке! На огне подожженный, Фролка клянется: тысяцкого не убивал!

— Отдай дьяку! Допытает!

— То, что мы не допытали, то и дьяку не допытать! Не холоп убивал Алексея Петровича! Он крест целовал и причастие принял! Не убивал!

— На кого показывает?— спросил князь.

Сотские переглянулись. Окружены со всех сторон гриднями и боярами. Всех оглядели: Вельяминовых нет.

Старшина оружейной братчины Дмитрий Монастырев опустил глаза, не глядя на князя, молвил:

— Иван Вельяминов убил тысяцкого! Дозволь, князь, мы сами учиним розыск над Вельяминовым!

— Не дозволю! То княжеское право! Велю отдать Фролку! Дьяк дознает!

Сотские попятились.

— Мы, князь, отдать его не в силах!

Гридни придвинулись к сотским. Бояре устремили взгляды на князя. Все они ближние советчики и думцы Симеона Гордого, не по нраву им, чтобы в княжий терем вошли с челобитной сотские, суконщики, гончарники, серебряники и оружейники, немыслимо, чтобы ответили отказом на повеление великого князя.

Тих Иван, тих, милостив, но здесь покушение на его власть. Ждали вспышки. Окольничий Ананий, однако, боялся княжеской вспышки, знал он лучше других, что город постоит за Алексея Петровича, встанет такая замятия, что и князю не уберечься.

— Что же нам делать?— раздался неожиданный вопрос Ивана.

Вздрогнули от негодования бояре, но Иван продолжал:

— Я не мог отдать боярина, вы не можете отдать холопа! Город думает воевать с князем? Я не буду воевать с городом, стольный мой град Владимир! Сейчас повелю подняться и уйду во Владимир.

Вперед выступил Дмитрий Монастырев.

— Милостивец наш князь! Милостивцем слывешь, то немилостиво животы наши худу предать! Разве не служил тебе, князь, наш тысяцкий верой и правдой, разве не держал грозно твое княжение?

Старший боярин Василий Окатьевии не испытывал растерянности. Прибыл в княжьи хоромы в полном боярском облачении: в платно, с горлатной шапкой на голове. Платно застегнуто на все пуговицы, в руках посох. Не стерпел, был во всем любителем строгости.

— Ты, холоп! Как ты смеешь говорить князю?

Гридни ближе к сотским, сейчас схватятся за мечи. И у бояр руки тянутся к оружию, сотские без оружия. Иван поднял руку.

— Не возвышай голос, боярин! Старшина оружейной братчины не холоп, а вольный человек. Мне казнить и миловать, мне и судить! Идите, объявите народу: будет мой княжий суд! Не дадут княжьего суда, сойду из Москвы!

Сотские, пятясь, вышли из терема. Василий Окатьевич Долго смотрел на князя, ожидая смягчения его слов. Не дождался. Бросил ему под ноги боярский посох и пошел молча прочь. Дьяк Нестерко и окольничий Ананий не шевельнулись. Застыли в страхе бояре и гридни. Не видели они в таком гневе Ивана. Оторопела и великая княгиня.

Иван, хмуря брови, приказал ей:

— Собирай княжат и отъезжай к Сергию в Троицу!

Княгиня взглянула на мужа, первый раз, быть может, поглядела на него с удивлением и даже любуясь.

На площади что-то случилось. Закружилась водоворотом толпа, выбросила вперед копейщиков. Копейщики заслонились щитами, стрелки с самострелами встали в их строй.

Донесся вой ордынских всадников. Ордынскую сотню выплеснули в город Боровицкие ворота. Мгновенно раскинулись всадники по площади. Прежде чем из самострелов взлетела хотя бы одна стрела, сотни стрел осыпали толпу, тут же закружились всадники, вскинули коней над копейщиками. Не слышно через затворенные окна ни конского топа, ни свиста сабель. Врубились всадники в толпу, разметали, разжали ее. Открылась середка площади перед папертью Успенского собора. На середке одинокая фигура вельяминовского Фролки. Он на коленях. Все отбежали, а ему не отбежать, ноги в колодках. Ордынец вскинул над ним коня, опустилась на открытую шею Фролки ордынская сабля. С потягом рубанул ордынец, отделил саблей голову от плеч, покатилась под копыта. Всадники оттеснили толпу с площади и погнали на Никольские ворота, из города. К красному крыльцу подскакали Ирынчей и Некомат. Тяжелый топот в сенях, в переходах, ввалились в терем.