Федор Шахмагонов - Ликуя и скорбя

Михаил тверской был человеком суровым, держал княжение грозно, был справедлив в суде, радел черным людям, радел о своем княжестве. Не случись Дмитрия на московском столе, он тоже уловил бы общее движение и твердо повел бы Русь на Орду. Только сначала обиды тверичан на Москву, потом соперничество с Дмитрием, потом даже зависть к нему подвигли его на поступки позорные, он дал. взыграть самолюбию, дал ненависти помутить его взор.

Но несравненно более сложным, чем у Михаила тверского, было положение Олега рязанского. Обиды от Москвы были меньшими, чем у Твери, но были! Иван Данилович отнял у Рязани город Коломну, город, стоящий на слиянии Москвы-реки и Оки. Этим была отнята самая богатая торговая тамга, отнята крепость, которая дала бы возможность Рязанскому княжеству отсидеться от малых ордынских набегов.

Олег рязанский год от года терял своих людей, они переселялись на московскую землю. Не могла не родиться обида на Москву, что она привечает переселенцев. Но ни Олег, ни рязанцы не могли не жаждать освобождения от Орды. Они с надеждой и страхом взирали на возвышение Москвы. С возвышением Москвы связывались надежды, на Русь наконец-то соберет ту силу, которая способна повергнуть Орду, но возвышение Москвы грозило Рязанскому княжеству потерей самостоятельности. Столкновение с Ордой, которое готовила Москва, вызывало сочувствие, но оно было и опасно. А вдруг московское войско и на этот раз будет разбито Ордой, весь ужас ордынского нашествия прежде всего обрушится па Рязань. Олег видел, что вот-вот он окажется между молотом и наковальней.

Ни одно русское княжество так не пострадало от Орды, как Рязань. Олег видел, что никто не защитит его землю от разграбления. Он давно, еще в охотничьей избе под Коломной па свадьбе Дмитрия, определил, с кем ему идти. Но как идти? Бросить землю и уходить в Москву, оказаться князем-изгоем при стремени московского князя, отдать под Москву Рязань? Этого Олег не хотел, ему этого не дали бы сделать ближние бояре. Пример того, как был убит Андрей Боголюбский, не забывался.

Олег избрал не путь орла в небе, а извилистый путь мудрой змеи на земле.

К Олегу в Переяславль на Трубеже явились ордынские послы и сказали:

— Вот ты отстраиваешь город, рубишь лес и ставишь стены, строишь церкви, княжий терем и дома для горожан. Что же будет, когда придет на Русь войско Мамая?

Олег спросил, чем он может снискать милость у ордынского владыки. Отвечали:

— Соединись с Мамаем против Москвы.

Олег послал Епифания Коряева с письмом к Мамаю:

«Восточному вольному великому хану над ханы Мамаю твой посаженик и присяженик Олег, князь рязанский, много тя молит. Слышах, господине, что хощеши итти на своему служебника, на князя Дмитрея московского. Ныне все светлый хане, приспело злата и богатства много. Князь Дмитрий подвержен страху, егде услышит имя ярости твоея, отбежит в дальные места, в великий в Новгород и на Двину, и тогда богатство московское и все в твоей руке будет. Мене же, раба твоего, милостию свободи от разорения. Еще ж молю тя, хане, понеже оба ми твои рабы, но я со смирением и покорением служу, он же с гордостью и непокорением к тебе есть, и многии и великии обиды я, твой улусник, приях от того князя Дмитрея, и егда своей обиде твоим именем пригрозих ему, он же о том не радит, еще ж и град мой Коломну за себя заграбил, и о том, о всем тебе, хану, молю и челом бью, да накажеши его чюжих не восхищати».

Мамай наказывал Епифанию: дружина рязанская не много весит в битве с Москвой, надобно Олегу совокупиться с великим князем литовским и сжать Москву с двух сторон, когда Орда ударит в лицо.

Епифаний гнал коня в Переяславль, сожалея, что не крылатый у него конь. Наконец-то что-то обрисовалось. Коломну отдаст, отдаст и Москву, не быть более Владимирскому княжеству.

Олег, выслушав Епифания, угадал, коли Мамай советует совокупить силы с Литвой, этой осенью и зимой Орда не двинется. Тайно дал об этом знать князю Дмитрию, а Епифания Коряева послал в Литву к Ягайлу, вызнать, к чему готов Ягайло. Олег писал:

«Радостно пишу тебе, великий княже Ягайле Литовский, всем яко издавна еси мыслил московского князя Дмитрея усмирити; ныне же приспе время нам, яко великий князь Мамай грядет на него с великими силами, приложимся к нему. Я послал своего посла к нему с великою честию и дары многими, а ты пошли своего посла также к нему с честию и дары и пиши к нему книги своя».

Епифаний сам зачитывал послание, косым глазом поглядывал на литовского князя, отыскивая в нем черты Ольгерда, но отыскать не мог. Был Ольгерд сановит, крепок телом, широк в плечах, взгляд имел царственный, и, будь одет хотя бы и в кольчугу, по одному жесту угадался бы в нем государь. Сей князь суетлив, востер, скор, глаза бегают, нетерпелив. Подбежал, семеня ногами, к боярину, скороговоркой спросил что-то на литовском языке. Тут же обратился к своим сановникам и говорил, говорил без умолку. Толмач едва успевал следить за речью, не переводить же!