Федор Шахмагонов: Ликуя и скорбя

Эмир поднял руку, всадники взмахнули саблями, завизжали, и сотня помчалась на пеший строй. Ближе, ближе — вихрится пыль из-под копыт. Мостырь, не привычен к бою, зажмурил глаза от ужаса, сейчас стопчут пеших, всех порубят. Степан вложил четыре пальца в рот, свист прорезал копытный стук и вой.

Зазвенели стальные луки самострелов. Двести железных стрел сорвались с выемок на ложах. Их полет будто бы давил своей тяжестью. Они пришли в цель. Падали кони, падали всадники, конный строй смешался и остановился, словно бы наткнулся на стену копий.

Боброк сжал руку Пересвета. Пересвет удивленно оглянулся на Боброка.

— Ты видел? — спросил Боброк. Его голос пресекался от волнения.— Их можно бить! Вот так их можно бить!

Пересвет слыхивал от старых брянских дружинников о том, как вооружены новгородские дружины ушкуйников. Самострел не новость, иные и брянские бояре имели самострелы. Даже и со стальным луком, хотя такой лук был большой редкостью. Но десяток самострелов на всю дружину что могли решить? С крепостной стены можно было выцелить какого-нибудь вожака у осаждающих, в полевом бою некогда их перезаряжать. Можно было так бить Орду, но не дружине новгородских ушкуйников это посильно!

Эмир поднял руку. Вот сейчас он ее опустит, и вторая сотня сорвется с места. Но эмир не опустил руку.

Некомат смело пошел на эмира. Эмир отцепил с седла плеть. Помахивая плетью, поджидал Некомата, дерзкого горбуна. Некомат не спешил, шел ровным шагом.

Экая сила против тысячи всадников!

Ближе, ближе горбун, вот сейчас эмир поднимет плеть хлестать дерзкого. Но плеть выскользнула из руки, и эмир пал с коня на колени, а с коленей лег на брюхо, лицом в землю. И всадников как ветром с коней сдуло. Все на коленях.

Знал Некомат, какая за ним сила. Не за ним. За небольшой, величиной в ладонь, золотой пластиной, что висела у него на груди. И не в пластине сила, не в ее золоте, а в изображении на пластине дерущихся тигров, в загадочных письменах над тигровыми головами. Золотая пластина — ху-фу великого хана всей Орды — дается только ордынским царевичам. Торговым гостям достаточно медной, серебряной или золотой пайцзы со скрещенными стрелами, и с ней можно торговать по всему волжскому пути от Ладоги до Персидского моря, через Персидское море до Тевриза, от Тевриза через Кавказские горы, через донские степи до Крыма, а из Крыма по италийским берегам. И горе тому ордынскому князю, эмиру, простому ли всаднику, ханскому ли родственнику, который помешает торговому гостю. А у Некомата — ху-фу. Эмир должен пасть в прах перед дерущимися тиграми! Казанский князек не смел даже и смотреть на золотую пластинку, как не смеет никто из смертных смотреть на солнце, не защитив глаз. Охраняла пластина от ордынской стрелы надежнее кольчуги, крепче железного доспеха.

Воины поднялись на струги. Некомат и Степан встали под красным парусом. Гребцы омочили весла, и струги, выстраиваясь в журавлиный клин, пошли мимо рассыпанных но реке челнов.

Не сегодня и не вчера пришла погибель на русскую землю, на русский люд. Тому времени давно уже нет живых свидетелей. В полторы сотни лет не укладывается человеческая жизнь, а при смутах, при большой, ордынцами пущенной крови на Руси, за полторы сотни лет сменилось несколько поколений. Это темное время отделило будто бы черной пропастью память о благостной киевской поре, когда Русь высилась могущественным государством. О татарах, о пришельцах незнамо из какой дали и из какой народности, в киевские времена и не слыхивали.

О том, что свершается какое-то новое перемещение народов восточнее Каменного пояса, в бесконечных степях за Аралом и за Каспием, доносились известия. Привозили купцы с Каспийского моря страшные рассказы, как никому не известный воитель Чингисхан разрушает города в благословенных арабских государствах, воюет Поднебесную империю. Но там всегда кто-нибудь воевал, одни кочевники изживали других. Страшны ли они могучим русским князьям, созвездию удалых Мстиславов, сыну Романа галицкого Даниилу или князю владимирскому, чьи огненные стрелы устрашали и таких воителей, как половцы.

Первая волна ударила о подступы к Киеву. Прибежали половцы. Они и принесли неслыханное слово «татарове». Не доводилось еще русским князьям видеть половецких ханов в таком страхе и в такой униженности. Прибежали с несметными дарами, пригнали тысячные табуны коней, привели верблюдов и буйволов, привезли сотни красивейших невольниц, полон из крымских городов, с земли Царьградской. Низко кланялись, клялись на все века не трогать более русской земли и русских городов. Сказали: «Нашу землю ныне отняли татарове, завтра вашу возьмут. Защитите нас! Если же не поможете нам, то мы будем перебиты нынче, а вы — завтра».