Федор Шахмагонов - Твой час настал!

Отбились. Но Болотников понимал, что глупость воевод проходяща, а силами ему с царским войском не меряться, пока все города не поднялись на Шуйского. Потому слал гонца за гонцом к Шаховскому в Путивль с требованием, хоть из-под земли добыть подставу под имя царя Дмитрия.

Шаховскому гонцы в досаду. Объявить первого встречного Дмитрием — не затея. У казаков уже нашелся царевич Петр, да то ж в посмех. Послал выручать Болотникова из осады князя Василия Рубец-Мосальского. Князь сам рвался, чтоб не оказаться без доли при дележе Российского государства. Убийца царя Федора Годунова воинскими способностями не отличался. На Калугу он собирался выйти с Оки. В пятнадцати верстах от города, на речке Вырка, которую летом в брод перейти, воеводы Иван Никитич Романов и князь Мезецкий встретили отряд Мосальского. На этот раз служилые не побежали от воров. Сеча началась утром, продолжалась до вечера. Уже и пушки замолкли, рубились стенка о стенку. Воеводы начали одолевать. Тогда воры скатили в лощину бочки с порохом и взорвали себя.

Мстиславский возрадовался и послал сказать Болотникову, чтоб подмоги не ждал, а били бы челом царю о царской милости и о прощении за свои вины.

Болотников, блюдя обычай посланцев не трогать, боярскую грамоту сжег, а сам тут же написал ответ: « Милостью царя Дмитрия Ивановича, боярина Федора Ивановича Мстиславского с сотоварищи, жалую коли принесут свои вины и отдатут себя под царскую руку Дмитрия Ивановича. Подписал сие Иван Болотников и приложил царскую печать».

Получив сию грамоту, Мстиславский досадовал:

— Тупые люди! Нет! Нет Дмитрия! Как их еще убедить?

Невдомек тугодуму Мстиславскому, что не за Дмитрия стояли осажденные в Калуге, а за себя, чтобы у богатых отобрать богатство и самим стать богатыми.

Не хотел понять того же и Василий Шуйский. Он придумывал как бы убедить людство, что царя Дмитрия нет в живых и не хотел видеть, что не Дмитрия жаждут, а его не хотят царем.

Московское войско держало в осаде город, стояло без дела. Ратники тому и рады. Пьянствовали, играли в зернь, распутничали. Михаил Скопин просил под свое начало полки, чтоб идти на Путивль, его не пускали не из опасения неудачи, а из страха, что удачным походом возвысит себя над воеводами.

Екатерина Григорьевна вновь пришла со своими наветами к деверю.

— Есть, — говорила она, — в Москве немец Фридрих Фидлер. Иноземным лекарям он готовит для лекарства. Любое зелие умеет изготовить.

— Не его ли зелием ты попотчевала Бориса Годунова? — спросил Шуйский.

— Об том у царя Бориса спросишь, когда с ним на том свете встретишься. Сей лекарь давно на свою землю в неметчину просится. С пустыми руками в неметчине ему делать нечего. За хороший откуп, он готов извести Ивашку Болотникова.

— Расстригу то ж подсылали убить, сраму приняли.

— А когда Ивашка побивал твоих воевод, сраму не приняли? Всю зиму топчется твое войско под Калугой, а и поныне все остается, будто бы ты и не посылал преславных воевод. Зелие не нож, любого молодца потихоньку одолеет.

Шуйский призвал немца. Фидлер уверил Шуйского:

— Я знаю яды, кои никто различить не может ни в явствах, ни в питие. Одной крупинкой свалю этого рыцаря.

Сторговались, хотя немец запросил не малую мзду.

Шуйский сам сочинил клятву. Фидлер в присутствии Дмитрия Шуйского повторял вслед за царем слово в слово:

— Во имя всехвальной Троицы, клянусь отравить ядом врага государства и всей Русской земли Ивашку Болотникова. Если же я этого не сделаю, если, ради корысти, я обману государя, царя Василия Ивановича Шуйского, то не будет мне чести в царствии небесном, и подвиг Господа Христа, сына Божия пребудет на мне тощ, и сила Духа Святого да отступится от меня, и не почиет на мне утешение Его!

Первые слова клятвы Шуйский произносил тихим, вкрадчивым голосом, продолжал уже громко и напористо, указуя пальцем на грудь Фидлера.

— Святые ангелы, хранители христианских душ, да не помогают мне, и все естество, созданное на пользу человека, да будет мне во вред. Пусть земля живым поглотит меня, и дьявол овладеет душою и телом, и буду мучиться во веки! И если я обману своего государя, не учиню так, как обещал, и не погублю отравой Болотникова, да пойду на исповеди, и священник меня разрешит от этих клятв, то священническое разрешение не должно иметь сылы.

Шуйский, произнося клятву, сам содрогался душой от страха. Дмитрий Шуйский шептал молитву, чтобы очиститься от услышанного. Один Фидлер оставался спокойным. Шуйский притиснул к губам Фидлера крест. Фидлер крест поцеловал, да мало он для него значил, ибо был он лютеранином.