Федор Шахмагонов - Твой час настал!

— Я не могу дать много войска!

— Ваше величество, всего нашего войска не хватило бы, чтобы остановить сорок тысяч московитов и десять тысяч наемников, если бы Скопин не был отравлен царем Шуйским. Если слух верен и он действительно отравлен.

Король ответил с усмешкой:

— То уже не слух! Верные нам московиты поспешили об этом донести. Но я не думал, что смерть воеводы, пусть и искусного, может снять огромное превосходство протитвника.

— Не забывайте, ваше величество, что князь Рожинский не только дошел до Москвы, но более года держал ее в осаде.

— С ним шли во имя царя Дмитрия.

— Не столько во имя ложного Дмитрия, сколько из ненависти к Шуйскому. Ненависть народа к государю чревата неожиданными последствиями. Нас никто не захотел бы видеть в Московии, но, ненавидя Шуйского, не будут против нас.

— Меня давно московские бояре звали на царство.

— Ваше величество, такова моя горькая участь, говорить правду своему государю. Русская церковь не агрессивна, но упорна в неприятии римской церкви. Церковь общается со всеми людьми, а бояре, которые вас призывают, кого они представляют? Только надеясь на смуту у московитов, я пойду настречу московскому войску.

Король отдал Жолкевскому гусарские хоругви, ибо они не нужны были при осаде, отдал несколько пехотных рот. Войска под Смоленском, по польским обычаям, делились на королевские и отряды волонтеров, собранных польскими вельможами на свои средства. Как только стало известно, что Жолкевский собирает войско для похода на Москву, к нему стали переходить отряды волонтеров. Встал под начало Жолкевского полковник Николай Струсь со своими известными на всю Польшу рубаками. За Струсем потянулись и другие удальцы, и, конечно же, те, кто успел придти к королю из воинства Рожинского. Набралось под рукой гетмана до десяти тысяч ратных. Невелика сила против сорокатысячного московского войска.

Между тем, московское войско медленно приближалось к Можайску. Жолкевский шел быстрыми переходами, чтобы успеть до того, как царь Шуйский уплатит жалование наемникам. Он рассчитывал, что выведет наемников из битвы. Впереди воинства Жолкевского шли лазутчики из русских изменников и польские подстрекали развала московского войска. И уже налаживалась связь с католиком Пьером Делавилем, а через него и с теми, кто не видел смысла слагать голову за коварного убийцу Скопина.

Делагарди сделал последнюю попытку пробудить у Василия Шуйского хотя бы чувство самосохранения. Он обратился к нему с посланием: «Государь! Если будет прислано жалование, которое могло бы удовлетворить солдат моих, то я надеюсь еще раз повести храброе войско под неприятельские мечи и с Божьей помощью победить. Если — нет, пусть тогда царь самому себе припишет несчастный исход войны, и на меня, да не падет конечная гибель и разрушение Московского государства.»

Шуйский усмехнулся над угрозой в письме. Ратных людей под началом его брата Дмитрия — сорок тысяч. Что значила при таком войске горстка наемников? А жалование платить, ох, как не хотелось!

Шуйскому доносили, что король не стронул из-под Смоленска всего войска. Да и все его войско не достигало числа ратных у московских воевод.

В Цареве-Займище укрепился Сторожевой полк под началом Валуева, человека верного, а еще и повязанного убийством царя Дмитрия. Брату повелел до сражения придержать жалование шведам и иным наемникам, а самому идти на Царево-Займище и встретить в поле тех, кого пошлет король. В поле против сорокатысячного войска выставить некого. Проиграют поле — побегут из-под Смоленска.

Дмитрий Шуйский, получив от брата наставления, собрал воевод: Андрея Голицына, Якова Барятинского, Даниила Мезенского, Василия Бутурлина и Делагарди. С важностью достойной великому полководцу древности, Дмитрий Шуйский поучал:

— Король не пошел на нас всеми силами, послал малую горстку с гетманом Жолкевским. Не похотел король быть разбитым нами, а подставил под разгром нелюбого им гетмана. В Цареве-Займище в нашем Сторожевом полку ратных не меньше, чем у Жолкевского. Завяжутся они меж собой, тут мы и явимся во всей силе. Ляжет для короля путь чист в его королевство прочь с нашей земли.

Делагарди не стал оспаривать глупца, для него дело царя Василия Шуйского стало чужим. Опасался он за свое воинство, не желая подставлять его под польские сабли. Не о Дмитрии Шуйском он заботился, оспаривая его заключение:

— Есть ли у князя Дмитрия уверенность, что гетман Жолкевский ввяжется в сражение под Царевым-Займищем? А если пройдет мимо и ударит на на нас?