Владимир Войнович - Деревянное яблоко свободы

– Милая мисс Джек-Блэк, скажите честно, вас в детстве пороли?

– Еще как. Отец однажды плетью чуть до смерти не забил.

– Видно, это вам впрок не пошло. Вы видите, что я занят?

– Вижу.

– Вы можете меня оставить в покое?

– Могу.

Она уходит, но тут же возвращается:

– Алексей Викторович!

– Что вам еще? – Я нарочито груб.

– Вы возьмете меня на бал?

– Вас? – говорю я в притворном ужасе. – Еще чего не хватало!

– А что, вам стыдно со мной появиться на людях?

– Очень стыдно.

Она вздыхает.

– Я вас понимаю. У меня очень легкомысленный вид. Алексей Викторович, а если я постараюсь вести себя хорошо?

– У вас это не получится. Кроме того, на балу будет моя невеста.

– Ваша невеста? Как интересно! А кто она? Она красивая?

– Очень.

– Даже красивей меня?

– Никакого сравнения.

– Ну ладно. Езжайте себе на бал со своей невестой, а я останусь дома, как Золушка. Возьму у вашей Дуняши старое платье, стоптанные башмаки и буду чистить самовар или мыть посуду.

– Очень хорошо, вам на кухне самое место. А теперь идите, вы мне мешаете.

– Ухожу, ухожу, – говорит она, но в дверях останавливается. – Алексей Викторович!

– Ну что еще?

– А ваша невеста очень ревнива?

– Безумно.

– Значит, вы меня не хотите брать, потому что боитесь, что ваша невеста будет вас ревновать?

– Вот еще, – возражаю я. – Моя невеста из хорошей семьи и очень воспитанна. Я вас возьму на бал, но при одном условии.

– При каком?

– Вы мне дадите слово, что будете вести себя прилично. Обещаете?

– Алексей Викторович, я буду вести себя так прилично, что вам даже скучно станет.

В субботу, освободившись от службы ранее обычного, я вернулся домой, где и застал, к удивлению моему, своих постояльцев. Мы встретились за обедом, и я спросил Николая Александровича, не обижает ли его мое частое отсутствие.

– Бог с вами, – сказал старик, – мы и так благодарны вам за приют, а об остальном вам беспокоиться нечего. Все дни проводим в разъездах по родственникам и знакомым.

За столом зашел разговор о происшедшем в Москве убийстве, слухи о котором докатились до нашего города. Сторожем московской Петровской земледельческой академии был выловлен в пруду труп студента Иванова, сперва раненного из револьвера, а затем задушенного и утопленного при помощи кирпича, привязанного к шее. Слухи расползались самые разнообразные. Говорили, что убит он из ревности неким жандармским полковником, уличившим его в связи со своей женой; промелькнула, но, правда, быстро заглохла версия о ритуальном убийстве, совершенном евреями. Самый же распространенный был слух, что студента убили его же товарищи. Что была будто бы создана обширнейшая революционная организация, распространившаяся по всей России, и ответвления этой организации есть и в нашем городе.

Фамилию Нечаева и кое-какие подробности мы узнали потом, спустя года полтора или два, но тогда печать молчала, давая возможность распространяться самым невероятным слухам. На Николая Александровича почему-то наибольшее впечатление произвело то, что в кармане убитого (опять-таки по слухам, впоследствии подтвердившимся) были найдены часы.

– Даже часы не взяли! – расхаживая по столовой, восклицал Николай Александрович.

– Стало быть, если бы они убили студента да еще взяли бы часы, так это было бы лучше?

– Гораздо лучше, – уверял меня Николай Александрович. – Гораздо! Тогда, по крайней мере, понятно. Человек слаб. Может не удержаться. А коли ничего не взяли, так в этом-то и есть самое ужасное. Как вы не можете понять, вы же следователь. Нет уж, Алексей Викторович, не примите на свой счет, но молодежь нынче пошла ужасная. Я понимаю, старики всегда жаловались на молодежь, но я к их числу не принадлежу. Я к молодежи всегда относился со всем сочувствием, но когда происходит такое, тут уж извините-с. Да-с, – повторил он почему-то весьма ядовито, вкладывая в это «с» на конце слова весь яд. – Извините-с!

Напрасно я пытался его убедить, что молодежь здесь совершенно ни при чем, что среди молодежи есть достаточное количество благонамеренных и даже сыщиков и доносчиков, так же как, впрочем, и среди лиц более старших поколений, но ни по нигилистам, ни по сыщикам никак нельзя судить о всей молодежи или о всех стариках. Хотя старики, конечно, даже по строению своих клеток, уменьшенной подвижности организма и устойчивости привычек, конечно, в целом более консервативны, чем молодежь.

– Старшие поколения, я не говорю о вашем поколении, но о ваших отцах, тоже были не очень спокойного нрава и выходили на Сенатскую площадь не с самыми миролюбивыми намерениями.