Сергей Кравченко - Кривая империя. Книга 3

Эх, дядя! — это же Москва! Во дворце бегали огоньки, из окон курочкой несло поджаристой, за занавесками — мельканье рук, это срочно созывались архиереи церковные и стража мирская, «точно пришла весть, что поляки или татары под Москвою», — красочно описал праздничную суматоху Историк. Сбежавшиеся митрополиты да архиепископы в ужасе выкрикивали: «Господи! Господи!». Они совсем растерялись, но в собор пошли ударные части, — князья и бояре, — Одоевский — предок автора «Черной курицы», Долгорукий — потомок русалки Маши, Стрешнев — родич дрессировщика собачки. Ну, и наш Писец — дьяк Алмаз Иванов — для протокола. Они именем царя указали Никону на выход. Никон уперся, пока царь не прочтет его письмо. Понесли письмо, и царь его прочел.

В письме снова описывалось чудо. Будто бы святой и скорбный Никон только и делал, что постился, «спал на ребрах», и без конца просил Бога ниспослать инструкции по сутяжному делу. И Бог, конечно, ниспослал. Накануне, 17 декабря напал на Никона сон. И во сне опять очутился Никон в любезном ему интерьере Успенского храма. И массовка была та же — живых никого нету, а одни покойные архипастыри. Но теперь они в середке не толкутся и с поучениями не лезут, а чинно стоят, каждый у своего гроба. Свет поставлен тот же — всё залито юпитерами. На середину выходит «святолепный муж» с бумажкой и чернильницей-»киноварницей» в руках, обходит строй покойников, и они без возражений подписывают коллективное письмо прямо на гробах. Никон при этом присутствует, но у него подписи не просят. Он смело спрашивает у главного привидения, чего подписываете, ребята? Заводила отвечает: «О твоем пришествии на святой престол».

— А ты сам-то кто будешь? — не отстаёт Никон.

— Смиренный Иона, божьей милостию митрополит.

В заключение сна-письма Никон разразился длиннючей цитатой из евангельского поучения св. Павла Варнаве. Аминь.

На этого Павла царь ответил своим — митрополитом Павлом, который прямо и без цитат указал Никону на дверь. Никон перелобызал иконы и двинул на выход, прихватив патриарший посох Петра с единороговым набалдашником.

— Посох-то оставь! — зарычали бояре.

— Отнимите! — отгавкнулся Никон, и вышел вон.

Оставался час до рассвета, и в звездном предрождественском небе жутко пылала хвостатая комета. Садясь в сани, Никон стал «отрясать ноги» по евангельскому поучению. То есть, Никон не снег счищал, чтоб не наследить в ковровых санях, а как бы стряхивал прах, символическое дерьмо собачье, налипшее на ноги праведника в поганом, проклятом и морально загаженном месте. Никона проводили за заставу, Долгорукий от имени царя попросил формального прощения и благословения. Никон сказал, что Бог подаст, он, дескать, приезжал «по вести», а хвостатая метла небесная, — косяк на комету, — теперь выметет всех вас долой.

Мистификация на фоне кометы встревожила царя. За Никоном послали погоню: отобрать посох и допытаться про «весть». Никон посох и письмо с «вестью» не отдал, но после 5-часовых уговоров обещал всё это прислать в Москву. Позже.

Посох прислал, а вместо тайного письма с «вестью» прислал своё, с обычной волынкой. Но наши сыщики и сами нашли тайного корреспондента. Боярин Зюзин, оказывается, продолжал переписку с опальным и наплел ему, что царь сокрушается о патриархе и в душе вполне созрел вернуть ситуацию на прежнее место. Это была липа, Зюзин просто хотел продвинуться при удачном для Никона обороте. Его приговорили к высшей мере, но государь помиловал, сослал в деревню с конфискацией.

Никон продолжал смущать христианство. Он писал патриархам, ругал царя за налогообложение и звал весь мир на подмогу. Половина патриархов — антиохийский и александрийский без константинопольского и иерусалимского — двинулись в Москву весной 1666 года. Пора им было отобедать. Наши выделили крупные деньги, чтобы их встречать, сопровождать от Астрахани, кормить и поить по дороге. Одних лошадей было дадено 500 штук. Правда патриархи самочинствовали, везли с собой «воров» — печатника Лаврентьева, сосланного в Чечню за подпольную печать «римских соблазнов» (небось, Брантома распечатывал, ловкач!) и наводчика Ваньку Туркина, который сообщал казакам о времени отправки речных караванов с госимуществом. По дороге патриархи расстригли пару попов за порчу вверенного им словесного стада в девичьем монастыре и обычном приходе. Но на это Москва не обиделась.

Встретили патриархов на полную катушку. В специальных речах их называли Серафимами и Херувимами, поили с серебра, кормили на золоте.