Абель Поссе - Райские псы

С Адмиралом же в последнее время дело пошло хуже некуда. Он уютно свернулся калачиком во времени, точно кот у огня. Растворился в Бытии и все дальше уплывал от проблем человечьих.

Но совсем одиноким почувствовал себя Лас Касас, когда узнал об экспедиции Ульриха Ницша. Казалось, ландскнехт освободился от вязкого кошмара. Ходил, высоко подняв голову, готовый вернуться к людям и торжественно возвестить о великом и ужасном открытии.

По поводу несокрушимой веры Лас Касаса он лишь обронил:

— Неужто этот святой юноша не слышал вести, которую знает весь лес: Бог умер?

Итак, каждый из трех выбрал свою позицию — весьма важную с исторической точки зрения. Адмирал погрузился в созерцательное забытье. Если употребить традиционное выражение — он уже обрел спасение. Ландскнехт Ницш выплыл на поверхность из колодца безумия и готов был вернуться к людям и заставить их занять место Великого Старца. А Лас Касас, несокрушимый приверженец иудео-христианства, мечтал не о жизни, но о смерти, ибо, умерев, надеялся лицезреть Господа.

И все трое потеряли интерес друг к другу. (Ролдан и Буиль могли спать спокойно.) Их объединяло лишь то, что жили они под общей кроной — кроной Древа Жизни. Не больше и не меньше.

Люди, сопровождавшие их поначалу, вернулись назад. Они предпочли обычную жизнь. Скромные радости и невзгоды повседневности.

С ними остались лишь безголосые райские псы, сновавшие возле гамака и навесов. Чем прельстили их эти странные люди?

Пассивность трех богов, пришедших из-за моря, поражала аборигенов. И мало-помалу они потеряли к ним всякий интерес. К тому же сюда доходили новости с побережья. И можно было видеть людей, что спешили следом за обезьянами и ягуарами укрыться подальше в сельве. (Так начинался для них период физической и психологической замкнутости, который продолжается и по сей день, — пять веков.)

Адмирал порой выходил из спячки и вяло вступал в беседу:

— Вы заметили, ландскнехт Ницш, дни становятся все длиннее? Сеть времен начала распускаться… Уже ничего не значат слова: день, ночь, неделя, год… Ведь и раньше за ними стояли не больше чем иллюзии. Способ измерить нас, принизить, подчинить… Нынче пора забыть и такие слова, как старость, юность, смерть. Что бы вы, например, ответили мне на вопрос: сколько дней мы находимся здесь?

— Четыре года! — нетерпеливо перебил его падре Лас Касас.

— А что подразумевается, падре, под этими «четырьмя годами»?

— Четыре года.

— Четыре года?

Лас Касас не знал, что ответить. Видно, Адмирал постарался забыть — и вполне успешно — все привычные метрические системы, все календари…

Колумб продолжал:

— Пора отказаться и от еще одной порочной иллюзии: от нашего представления о пространстве. Разве эти земли есть продолжение мира, откуда мы прибыли? Можно ли присоединить их к территории Испании, скажем, к Андалусии? Нет! Кто же станет складывать четыре курицы и четыре гуайавы…

Лас Касас не возражал. Колумб между тем говорил:

— Мы попали в иное пространство. Наконец мы попали в центр мира, в его сердцевину, а не стоим пред реальностью унылыми созерцателями с вечным портновским метром в руках.

Лас Касас с грустью убедился: с Адмиралом произошла глубокая метаморфоза и, вероятно, прежним ему не быть. Его покинуло рациональное сознание — отличительная черта «мыслящих людей» Запада.

Сам того не сознавая — а потому не радуясь и не огорчаясь впустую, — он превратился в первого истинного латиноамериканца. Стал первым метисом, но рожденным не от смешения крови двух рас — то была метизация духа (так и Адам никогда не был связан с матерью пуповиной).

А таинские мудрецы вместе с касиком Гуайронексом размышляли над эволюцией — или инволюцией — бога, пришедшего из-за моря. Ведь вел он себя не так, как остальные. И сделали вывод: то был первый человек нового рождающегося цикла — Цикла Черного Солнца.

Поэтому и был он вечно погружен в сонную дрему, не знал ни жарких надежд, ни горьких разочарований. Прометей покинул его.

Да, Адмирал без всякой меры наслаждался праздностью. Питался тем, что ему приносили, либо тем, что падало с деревьев. И отнюдь не тосковал о мясе (или, скажем, о макаронах). Что он ел? Ананасы, бататы, термитов, вволю пил молока из кокосов и сок манго.

Дни его были тягучими и ровными. Он не боролся ни за жизнь, ни за выживание. Он был. И ничто не могло заставить Адмирала шевельнуть хоть пальцем. Он зевал. И зевок его мог продолжаться двадцать минут. Вот до чего дошел человек, потеряв представление о времени, в котором рожден!