Николай Рогаль - На восходе солнца

— Вы кто — вор?

— Нет, матрос, — сказал Логунов, мигая глазами и еще не будучи в силах понять причину ее внезапного появления.

Девочка захлопала в ладоши:

— Мама, мама! У нас матрос — настоящий!

— Ну что ты выдумываешь. Какой матрос? — сказал ворчливый женский голос за дверью, и в комнату вкатилась полная, круглая, как мяч, хозяйка дома.

Увидев Логунова, она испуганно попятилась.

— Позвольте! Как вы сюда попали, сударь? Кто вы такой?

Логунов поспешил объяснить свое появление в квартире:

— Прибыл... с Верой Павловной...

— Как? Разве Вера приехала?

Он показал глазами на дверь в спальню, и хозяйка поспешила туда, шурша на ходу платьем. Тотчас донесся ее встревоженный возглас:

— Боже, да она больна! Даша! Даша!

В гостиную стремительно вошла девушка, очень похожая на Веру Павловну.

— Что, Вера приехала? — спросила она и, не ожидая ответа, тоже скрылась за дверью.

«Сестра, — подумал Логунов, — а та, значит, тетка».

Тетка — ее звали Олимпиада Клавдиевна — охала, вздыхала, но дело кипело у нее в руках: мигом появились таз, лед, полотенце.

Даша побежала за врачом.

Про Логунова забыли. Только девочка, вернувшись к нему, допытывалась:

— Вы верно матрос? Всамделишный?

Улучив минуту, Логунов стал одеваться.

Но в это время с улицы явился бодрый бритый старик в пальто с бобровым воротником. Поставив в угол трость, он разделся, потер озябшие руки.

— Ну-с, молодой человек! Показывайте, где больная, — сказал он, приняв, видимо, Логунова за родственника.

Когда Логунов вновь вернулся в прихожую, там была Даша, раскрасневшаяся от ходьбы и мороза. Она умоляющими глазами посмотрела на Логунова.

— Нет, нет! Вы не уходите. Сестра очень плоха. Вы хоть расскажите, как ехали. Мы же ничего не знаем. Столько ужасных слухов. Пожалуйста, останьтесь.

Врач долго осматривал больную, а выйдя в гостиную, объявил напрямик:

— Плохо. Двусторонняя пневмония. Удивляюсь, как ваша сестра добралась сюда с вокзала.

— Это ее господин матрос привез, — сообщила Даша.

Врач внимательно посмотрел на Логунова.

— Похвально, молодой человек. Рыцарский поступок, да-с. — И он принялся подробно наставлять Олимпиаду Клавдиевну, как надо ухаживать за больной. Он даже ввернул в подходящий момент какую-то шутку, улыбнулся хорошей улыбкой мудрого и все понимающего человека. — Вот что, матушка! Сделайте горчичное обертывание. А лучше поставьте банки. Аспирин, конечно. Покой. В больницу — не советую: холод у нас адский... Нынче все мировыми проблемами заняты, о дровах позаботиться некому... Я, конечно, зайду.

— Да, пожалуйста, Марк Осипович. Буду весьма обязана, — сказала Олимпиада Клавдиевна.

Марк Осипович присел к столу и стал писать рецепты.

— Балтиец? — спросил он потом у Логунова.

— Так точно. Комендор с «Решительного»,

— Зимний брали?

— Не довелось.

— Гм!.. А я полагал, что там все матросы участвовали. Против десяти министров-капиталистов...

Обедали поздно. Девочка, не дождавшись, уснула. За стол сели втроем.

— Боже, до чего я измучилась! — жаловалась Олимпиада Клавдиевна. — И надо случиться такому несчастью. Ужасное время...

Больная металась. Даша, слыша ее стоны, хмурилась. Логунов сидел как раз напротив и видел малейшее движение ее лица.

— Вам, может, вина подать, Федор Петрович? — спросила Даша. — Есть красное.

— Ну что ты, милочка, — вмешалась тетка. — Матросы пьют водку. Не правда ли?

— Да, конечно, — подтвердил Логунов. — Порцию дают водкой.

Даша принесла бутылку кагора и принялась разливать вино в крохотные рюмочки. Олимпиада Клавдиевна наставительно заметила:

— Ты, милочка, видно, полагаешь, что мужчины цыплята. Подала бы стакан.

И тут же принялась рассказывать городские новости.

— Знаешь, милочка, — Олимпиада Клавдиевна обращалась к Даше, нисколько не стесняясь Логунова, как человека, который уйдет и уж больше не встретится, — приехал Мавлютин. Вот уж принесла нелегкая!

Лицо Даши сразу омрачилось.

— Вера знает? — спросила она.

— Вероятно. Они ехали в одном поезде.

Обе встревоженно посмотрели друг на друга.

— Кто это — Мавлютин? — спросил Логунов.

Ему не ответили. Он сразу почувствовал бестактность своего вопроса и смутился. «Надо было мне сразу уйти», — сердясь на себя, подумал он.

Олимпиада Клавдиевна ушла к больной и задержалась. Даша попросила Логунова рассказать о дороге, о столице. Логунов мало-помалу разговорился. Он рассказывал о суровом Питере первых дней революции, ночных патрулях, голоде, саботаже. Рассказывал о фронте, без прикрас — страшное. Люди страдали, он сам выносил эту боль и находил нужные слова. Ему был присущ талант рассказчика. Даша смотрела на него широко открытыми глазами.