Николай Рогаль - На восходе солнца

— Неужели тебя, папаша, так ничто и не интересует? — спрашивал Игнатов, обращаясь к хозяину — высокому широкоплечему мужику, видно, одаренному редкой физической силой. Небольшая русая бородка, голубые глаза придавали ему добродушно-ласковый вид; на самом деле он был человек хитрый и расчетливый.

— Почему же... Своя хата, например, интересует.

Он поблескивал глазами, хитровато щурясь, немного с опаской посматривал на Савчука.

— Политикой пусть грамотные люди занимаются. А наше мужицкое дело — хлеб сеять, убирать, молотить, коли будет что. Да кормить всяких добрых людей. Слава богу, густо они на мужицкой шее сидят.

Хорошо заправленная лампа с металлическим эмалированным абажуром освещала лица бойцов, чинно сидевших на лавках вдоль стен (все поужинали еще до возвращения Савчука), намытые до блеска полы, застланные чистыми половиками. Время от времени кто-нибудь вставал и выходил на крыльцо покурить.

— Ну, ежели нужно выбирать, так я подожду, — сказал хозяин и степенно погладил свою бородку.

— Чего же ждать?

— Да надо посмотреть, чья сила больше: ваша или Гамова.

Савчук положил ложку и внимательно посмотрел на него.

— Вот возьмут вас, христосиков, в оборот. Давно следует, — сказал он.

— А мне-то что. Я к вам в подпевалы не нанимался, — ответил хозяин, ласково улыбаясь.

Савчук крякнул, но больше ничего не сказал. Выпив еще кружку чаю с молоком, он взял планшет, накинул на плечи шинель и тоже вышел на крыльцо.

— И просторно у них и чисто, а вот не лежит душа. Ей-богу, — с досадой проговорил один из куривших.

Савчук попросил огоньку, жадно затянулся. Докурив, швырнул окурок.

— А ну их к черту, этих молокан! — и зашагал через двор к сараю, откуда доносились взрывы смеха.

Еще утром в сарае разгородили стойла: образовалось довольно просторное, хотя и мрачноватое на вид помещение. В двух концах его пылал огонь; бока печурок от жара стали красными. Трещали смолистые дрова, на полу и на лицах бойцов играли румяные блики.

Возле ближней печурки сгрудились молодые бойцы. Прямо против открытой дверки, весь озаренный светом, сидел Митя и восторженными, сияющими глазами смотрел на увешанного оружием парнишку из Забурхановки — городского предместья в Благовещенске. Тот рассказывал не столько о недавних боях, сколько о своем собственном геройстве.

— Стрельба. Залпы, залпы... Пулеметы так и косят! — частил он, сопровождая свои слова мимикой и жестами. — Люди валятся, как снопы в молотилку. А я — бегу. Штык вперед — и бегу. Ур-ра-а! Пули. Пули градом по земле прыгают.

— Постой, — перебил Савчук. — А эти пули ты не сам отливал?

Грянул хохот.

— Все. Сгорел ты, брат, на корню, — веско сказал Афоничкин и тронул за плечо гармониста. — Сыпь, дружок, да почаще! Ребята, освобождай круг...

В хромовых сапогах гармошкой, в вышитой сатиновой рубахе, подпоясанный тонким шелковым пояском, Афоничкин выглядел лихим малым. Он рывком вскочил, одернул рубаху, подбоченился, топнул раз-другой каблуком — и пошел. Потряхивая головой, поводя плечами, он выкрикивал что-то бесконечно озорное, веселое.

Когда Афоничкин прошелся несколько раз по кругу, выкидывая разные коленца, вслед за ним, с такой же лихостью пустился в пляс парень из Забухановки.

«Ну, эти друг друга стоят», — одобрительно подумал Савчук. Знакомый плясовой мотив, общее веселье захватили и его, ноги сами просились в пляс. Но Савчук подумал о неотложных делах и прошел ко второму камельку.

Там Пахом Иванович и Черенков расспрашивали хозяйского батрака о прилегающей к городу местности. Черенков у себя на коленях разложил карту, водил по ней пальцем.

— Это, что ли, архиерейская дача?.. Ну как не знаешь!

— Дачу знаю. Я по три раза на дню мимо езжу. Молоко в город вожу.

— Вот и расскажите подробнее, что там есть по дороге. Какие постройки и прочее, — предложил Савчук, подсаживаясь к ним.

Все курили крепчайший самосад. В помещении нельзя было продохнуть от дыма.

— Дурной я был, работал, пил водку, дрался с парнями из-за девок. Думать не думал, — откровенничал кто-то за спиной у Савчука.

В дверях показалась знакомая фигура члена астрахановского штаба. Утром Савчук рапортовал ему о прибытии.

— Ну, Иван Павлович, вижу: неплохо устроились!

Лицо у него сухощавое, подвижное и энергичное. Из-под очков спокойно и пытливо смотрели карие глаза. Три дня назад он был ранен в бою; правая рука висела на перевязи. Рассказывали, что мужеству и хладнокровию этого человека многие обязаны жизнью.