Михаил Иманов - Меч императора Нерона

Афраний сделал вид, что ничего не заметил. Сказал:

— Значит, ты не понимаешь, о ком я говорю? Жаль. Но я объясню. Я имел в виду того, кто спас тебя.

— Спас меня?

— Ну да. Он ударил твоего убийцу мечом между лопаток. Скажу тебе, удар был очень хорош, этот человек проделывал такое не один раз.

— Не понимаю.— Никий с трудом сглотнул вязкую слюну, наполнившую рот.— Я еще очень слаб, сегодня я первый раз встал с постели самостоятельно. Если это допрос, то я...

Перебивая его, Афраний Бурр коротко бросил:

— Это допрос.

— Что? — едва слышно выдохнул Никий.

— Я сочувствую тебе,— сказал Афраний,— ты в самом деле, я это вижу, еще очень слаб. Но ты должен понять, что существуют государственные интересы. Покушение на тебя — не только твое частное дело. То есть оно совершенно не частное дело.

— Почему? — В голосе Никия не было возмущения, только просьба, причем звучащая самым жалким образом.

— Потому что тот человек,— пристально и строго глядя на Никия, произнес Афраний,— который поразил твоего убийцу и спас тебя, принадлежит к сообществу христиан, врагов Рима. Может быть, теперь тебе понятно, что это дело не частное. Надеюсь, мне не нужно объяснять далее.

— Не нужно.

— Так вот,— холодно, строго и уже не выдавая допрос за беседу, продолжил Афраний.— Человек, спасший твою жизнь, принадлежит к сообществу христиан и давно разыскивается римскими властями. Мне непонятно, как он оказался на площади в ту самую минуту, когда на тебя совершили покушение, и почему он предотвратил убийство. Кто покушался на тебя — другой вопрос. Ты близкий к императору человек, а у Рима много врагов. Меня удивляет другое — удивляет и настораживает: почему этот человек тебя спас? Разве что ты имеешь отношение к христианам, злейшим врагам Рима.

— Я?! — Никий задохнулся, и голова его дернулась конвульсивно.— Я?!

— Успокойся.— Афраний посмотрел на него с тревогой и указал на стул.— Сядь и успокойся. Я ничего не утверждаю, я только задаюсь вопросом: почему? Кроме того, я почти уверен, что тот человек появился там не случайно. Думаю, он знал о возможности покушения и хотел его предотвратить.

Странно, но, опустившись на стул, Никий почувствовал себя значительно увереннее. То ли страх его дошел до своей высшей точки, а потом вдруг исчез, словно обессилев, то ли Никий просто устал от страха, то ли, опустившись на стул, он почувствовал себя равным Афранию. Особенной уверенности он, конечно, не ощущал, но прежнего страха уже не было. Подняв голову, он посмотрел на Афрания, подобно Нерону, прищурив глаза:

— Скажи мне, Афраний, прямо: ты обвиняешь меня?

Афраний Бурр явно не ожидал такого поворота и

несколько растерялся. Он покашлял, переложил на столе какие-то бумаги и только потом ответил:

— Нет, Никий, как ты мог подумать? Я просто хочу выяснить обстоятельства дела, ведь все, что касается тебя, так или иначе касается императора, и потому...

— И потому ты не предложил мне сесть,— перебил его Никий,— а разговаривал со мной так, будто я раб, слуга или преступник, враг Рима.

— Ты меня неправильно понял,— отводя взгляд, проговорил Афраний.— Я только хотел...

Но Никий снова перебил его. Облокотясь на стол, он придвинулся к Афранию Бурру почти вплотную (тот чуть отодвинулся назад, вдавившись в спинку стула).

— Где этот человек? — громко, словно специально для того, чтобы это слышали за дверью, воскликнул он.— Покажи мне его, Афраний.

— Но я... я...— Афраний недовольно качнул головой и пожал плечами.— Я не могу этого сказать.

— Не можешь? Ты, блистательный Афраний Бурр, гордость Рима, великий воин, и ты не можешь? Разве есть что-нибудь на свете, чего не мог бы Афраний?

Никий и сам не понимал, что он такое делает. Так мог Нерон — так разговаривать с Афранием Бурром, может быть, Анней Сенека и еще два-три влиятельных сенатора, но так не посмели бы разговаривать с командиром преторианской гвардии ни Отон, ни Лукан, ни даже, наверное, Поппея. Что уж говорить о Никии, безродном провинциале, игрушке императора, которую он может сломать в любую минуту, даже этого не заметив, непроизвольным движением руки.

Но все сделалось само собой, будто что-то внутри Никия подсказало нужный тон. Он говорил так, как говорил бы император Нерон, он сейчас подражал императору. А Афраний Бурр не мог найти должного ответа — как поставить на место человека, говорящего, как император, и, главное, смеющего так говорить.

Афраний смущенно молчал, не поднимая глаз, и Никий, потянувшись, тронул пальцами его плечо. Афраний вздрогнул и с недоумением уставился на Никия. Тот поощрительно улыбнулся (уже неизвестно было, кто кого допрашивает):