Михаил Иманов - Меч императора Нерона

Эти мысли испортили Салюстию настроение, и, чтобы не омрачать себе предстоящий вечер и ночь, он стал думать о «пышной Марции». Впрочем, видел он ее всегда одинаково: обнаженной и в соблазнительной позе. Иногда ему казалось, что он не помнит ее лица, но зато знает каждую родинку, каждую складку ее теплого и мягкого тела.

Он вез ей подарок — знакомый купец подарил ему маленький сосуд с редким и дорогим притиранием. Если купец не врал, то притирание было из Персии и им якобы пользовались лишь жены персидского царя. Конечно, скорее всего купец врал и купил притирание где-нибудь в Антиохии или Эдессе, но такой оборот не огорчал Салюстия: во-первых, он очень любил, если что-то доставалось ему даром, во-вторых, притирание пахло очень сладко. Время от времени он открывал крышку и, приблизив горлышко к носу, вдыхал волнующий запах. Он представлял себе, как разденет Марцию и будет неспешно и сосредоточенно втирать жидкость в каждую частичку ее необъятного тела. Он решил, что заберет подарок домой — женщины расточительны и не умеют беречь то, что дается им в дар. Она может опрокинуть драгоценный сосуд или использовать его содержимое в один раз. Или — что заранее приводило Салюстия в неистовство — даст попользоваться притиранием какой-нибудь глупой подруге. Будет правильнее и спокойнее, если он заберет сосуд домой, а привезет его в следующий раз. Таким образом он доставит полное удовольствие и себе, и Марции, проявив при этом благоразумную бережливость.

Решив так про себя, Салюстий снова открыл крышку и поднес горлышко к носу. В ту же минуту за занавесками носилок раздался какой-то шум, они раздвинулись, и внутрь просунулась чья-то голова, укутанная в капюшон плаща. Салюстий резко подался назад, прижимая к груди сосуд с притиранием.

— Не бойся,— услышал он голос, показавшийся ему знакомым,— это я, Теренций.

Тут же рука одного из слуг Салюстия (из тех, что сопровождали носилки, освещая дорогу факелами) схватила Теренция за плечо и потянула назад. В свою очередь Теренций ухватился за край носилок и умоляюще посмотрел на Салюстия.

Салюстий, уже придя в себя (хотя и не вполне), чуть сдавленно приказал слуге:

— Оставь его!

Носилки остановились, а Салюстий, напряженно глядя на Теренция, спросил:

— Что случилось? Что тебе надо?

Теренций приставил палец к губам, призывая говорить тише, и, поведя глазами за спину, прошептал:

—Мой господин, Анней Сенека, хочет говорить с тобой.

— Сейчас? — недовольно глядя на Теренция, спросил Салюстий.— Почему сейчас?

— Я не знаю,— отвечал Теренций, все больше волнуясь и с трудом выговаривая слова.— Его носилки здесь, за углом.— Он показал рукой куда-то в сторону.— Он сказал, что у него срочное сообщение для тебя.

— Срочное сообщение? — переспросил Салюстий.— Может быть, лучше я приду к нему утром?

— Тогда я передам ему, что ты не хочешь,— дернул плечами Теренций и попятился.

— Нет, погоди,— остановил его Салюстий и уже совсем тихо добавил: — Я пойду.

— Сенатор просил тебя быть осторожным,— сказал Теренций и протянул руку, чтобы помочь Салюстию покинуть носилки.— Слугам не нужно видеть...

— Ладно, ладно, сам знаю,— раздраженно остановил его Салюстий и, опираясь на руку Теренция, вышел из носилок.

Теренций еще больше надвинул капюшон на глаза, а Салюстий, приказав слугам дожидаться его здесь, двинулся за ним следом. Он все так же прижимал сосуд с притиранием к груди, хотя забыл и думать о нем.

Теренций шагал быстро, и Салюстий едва за ним поспевал. Завернули за угол, потом еще раз — мрак сгустился, и Салюстий потерял Теренция из виду. Он остановился, опасливо озираясь и не в силах заставить себя кликнуть проводника. Вдруг он ощутил, что здесь что-то не то, и вспомнил, что Теренций уже давно не служит у Сенеки, а служит у Никия. «И, значит...» — со страхом выговорил было он про себя, но не успел закончить.

Сначала актер услышал шаги и почувствовал, как несколько человек обступили его со всех сторон. Он метнулся к стене, блеснул свет факела. Их было четверо с закутанными до бровей лицами — они молча и пристально смотрели на него. Теренций стоял за их спинами, глядя в сторону. Салюстий хотел окликнуть его, спросить, что же такое происходит, но тут державший факел поднес его едва ли не к самому лицу актера и глухо спросил:

— Ты Салюстий?

Салюстий только кивнул. Державший факел усмехнулся и сказал:

— Тогда умри!

И в ту же минуту что-то ударило в грудь Салюстия, он выронил сосуд — тот разбился о камни мостовой у его ног. Маслянистая жидкость забрызгала сандалии. Он смотрел туда, не в силах оторвать взгляд, чувствуя все нарастающую боль в груди и слабость в ногах.