Михаил Иманов: Меч императора Нерона

Постыдное артистическое путешествие по Греции в 66—67 гг. довершило общее негодование против императора. В 68 г. в Галлии восстал Юлий Виндекс, затем Гадьба возмутил испанские легионы, наконец, императору изменили преторьянцы; покинутый всеми, последний представитель династии Августа бежал из Рима и после долгих колебаний покончил жизнь самоубийством.

См: Schiller H. Geschichte des rômischen Kaiserreichs unter der Regierung des N. (Б., 1872).

Луций Анней Сенека, сенатор, не любил быстрой езды. Он не любил ее в молодости, а сейчас, в шестьдесят пять лет, тем более. Старый возница хорошо знал эту его особенность и всю дорогу находился в напряжении, время от времени тревожно оглядываясь назад, где за тонкими занавесками дремал хозяин. Шесть всадников охраны тоже дремали в седлах под равномерный топот копыт и глухое бряцанье доспехов.

Сенатор открыл глаза, ленивым движением руки отодвинул занавеску — справа потянулась оливковая роща, начинались его владения. Из четырех его вилл в окрестностях Рима эта была самой дальней. Дорога утомила его, и сейчас он подумал, что так же его утомила жизнь. Больше, чем он имел, иметь уже было нельзя по сути, он стал богаче императора и обладал не меньшей властью. Но в последние годы все суетное его интересовало мало: здоровье заметно пошатнулось, и все мысли были не о богатстве и власти, а о смерти. Считая себя приверженцем учения стоиков, он не боялся смерти, но почему-то постоянно думал о ней и не умел заставить себя не думать. Порой у него возникало желание покончить с жизнью самому, а не ждать смерти — не смерть, а думы о ней отравляли его существование. Не жизнь, а именно существование, потому что жизнь давно прошла, и он ясно понимал это. Впрочем, смерть и без того стояла слишком близко — император смотрел на него косо, слушал невнимательно, что было явным признаком надвигающейся немилости.

Он хорошо знал императора Нерона, бывшего своего ученика, и не строил иллюзий — все это закончится гибелью, вот только когда и как? Он не очень страшился будущего, но очень хотел закончить последнее свое сочинение «О едином Боге». В преддверии скорой немилости и близкой гибели в этом был свой резон. Он изложил главные идеи сочинения в последнем письме к Павлу, которое отправил накануне, и теперь тревожился, что послание могут перехватить. Если это случится, то у императора будет веская причина расправиться с ним, хотя, конечно, для расправы всегда найдется достаточно причин. «Сегодня решающий разговор с Никием, я должен убедить его согласиться»,— сжав тонкие губы, подумал Сенека, когда повозка уже въезжала в ворота виллы.

Она остановилась у главного входа, слуги бросились помочь ему, но он брезгливым жестом остановил их и вышел сам, разминая затекшие ноги, обутые в мягкие сандалии. На приветствие управляющего он только коротко кивнул и, переваливаясь с боку на бок, медленно вошел в дом.

В триклинии навязчиво пахло розами, и, хотя он любил их запах, сейчас Сенека недовольно поморщился и оглянулся на управляющего — тот бесшумно вошел за ним и теперь стоял чуть согнувшись, преданно глядя на хозяина. Сенека хотел сказать ему о навязчивости запаха, но вместо этого раздраженно спросил:

— Где он?

Старый управляющий с недоумением и страхом поднял седые брови, и хозяин разозлился еще больше:

— Ты стареешь, Теренций, ты стал плохо меня понимать. Я спрашиваю о Никии.

— Он у себя,— быстро отозвался управляющий.

— Он у меня,— недобро усмехнулся Сенека, не в силах подавить раздражение.

— Да, хозяин,— низко склонив голову, отвечал управляющий.

Сенеке стало жаль его. Он посмотрел на увеличившуюся плешь Теренция, его седые редкие волосы и подумал, что сам, наверное, выглядит значительно хуже, тем более что Теренций был лет на десять моложе его.

— Никто не спрашивал о нем? — произнес он уже спокойно, в своей обычной манере, чуть отстраненно.

— Нет, хозяин,— ответил Теренций, подняв голову и глядя на сенатора уже без прежнего страха.— Он выходит на прогулку только по ночам, когда я запираю слуг.

— Хорошо,— кивнул Сенека,— проведешь его ко мне, когда стемнеет. Тогда же подашь ужин, я не голоден,— добавил он отвернувшись и, стараясь шагать твердо, прошел в соседнюю комнату, которая служила ему кабинетом.