Лев Жданов - Былые дни Сибири

— Знаю… все знаю… — перебил нетерпеливо Гагарин. — Ты к делу поближе подкатывай… По околицам не броди, в ворота кати!.. Ну!.. И знай: за полное покаяние — полное отпущение дает Господь! И мы тако с тобою порешили быть же! Все начисто скажешь — вины избудешь… Словно и не было ее… Но… за малую утайку, за самую малейшую, пытки и муки смертные примешь! Вот мое слово! Помни. Теперя говори. Да поживей и покороче. Нет мне часу тут хороводиться с тобою…

Задумался на мгновение есаул.

А что если во всем признаться?.. Все открыть, камень дорогой отдать и тем хотя бы жизнь спасти да все остальное, что за долгие годы награблено и припрятано?.. Может, не тронут тогда, оставят ему его «животы», его сбереженья?..

Посмотрел зорко на губернатора Василий. Сидит тот, губами так ласково усмехается… А в глазах… Смертный свой приговор прочитал в этих глазах есаул. И не ошибся. Сейчас же сам он сообразил: разве оставит его в живых Гагарин, такого опасного свидетеля?.. Конечно, не для Петра, для себя хочет захватить князь этот редкий самоцвет… Все в Сибири слыхали о страсти Гагаринской: собирать блестящие камни… Рубин он отберет, все отберет! Конечно, донес Нестеров и об остальной груде более мелких бриллиантов и крупного жемчуга, отнятого Многогрешным у купца… Все отберет князь, потом замучит либо просто голову срубить велит. Кто за есаула вступится!.. Знает Васька, как он сам поступал в подобных случаях, когда допытывался от своих жертв, где лежат их пожитки и добро, обещал им пощаду, а вызнав все, немедленно приканчивал своей рукою, чтобы и следов не было… Так и все делают в Сибири. Так и в московских Приказах творится порой… Так и Гагарин сделает.

И свой правильный вывод есаул в сотый раз заключил решением: «Умру, а добром ничего не отдам!..»

А громко между тем заговорил, с передышками медленно, будто задыхаясь от прежних повязок, а на деле желая выиграть время и обдумать каждое свое слово:

— Всю правду-истину поведаю, светлейший князь-государь, ваше пресветлое сиятельство!.. Прикащик худековский, вишь, в меня пальнул скрозь двери, мало не убил! Той причины ради я и не поспел сам к твоей светлой милости достичь… А только вчерась ошшо верного товарища послал: все бы тебе он сдал по записи, што у купца было вынято… Чай, был у тебя товарищ?..

— Тут твой товарищ, в городу, как мне ведомо, да у меня не бывал! — глумливо отозвался Гагарин. — Видно, с дороги сбился, моего домишки не нашел, в иное место попал. Мы сперва с тобою разберемся. А тамо и за им спосылаем… Так, сказываешь, все с дружком послал!.. И меха, и шелки никанские, и золотые чарки да другое там, что Худеков вез?.. И… зерна бурмицкие, крупнее горошины… и алмазы, изумруды… и все иные каменья самоцветные… Да?!

— Точная правда, государь мой милосливый…

— Как же ты это доверил такой клад чужому человеку?.. Дивно мне!..

— Нельзя без веры и на белом свете жить, отец ты мой, милостивец!.. Помирать тогда, одно и остается!.. Вижу, сам не скоро одужаю… Вот и послал… Как присяга велит…

— Добро… Добро. Так и запишем!.. Послал!.. И я тебе верю, детинушка. Великое ты слово сказал: без веры людям и жить неможно… Ну а что послал, не скажешь ли по статьям, без утаечки?..

Встретились взорами князь-вельможа и есаул-разбойник. Жадным, злым огоньком сверкают глазки Гагарина, упорным, темным блеском непреклонной решимости загорелись глаза Василия, которых не опустил он перед пытливым взором своего судьи и, вероятно, палача через несколько минут… Не дрогнув голосом, говорит есаул:

— Все перечислить могу. Вещи знатные, их не запамятуешь, как горшки на полке… Соболей отборных пять сороков, так чаю, што по сто рублев за вязку, не меней… Да лисиц сиводушек полвтора десятка. Тоже рублев на семь, на восемь кажная… Да чернобурых десяток, лучших же… Да бобровых шкурок дванадесять, рублев по десять кажная…

— Ого! — вырвалось у Гагарина.

Судя по оценке, шкурки были редкой доброты, потому что цена лучшего соболя или бобра тогда не превышала трех, шести рублей. А деньги по их покупной силе ценились раз в десять выше, чем теперь.

Есаул продолжал перечислять все, что послал будто бы с Клычом к Гагарину, а на деле — продавать китайцу-торгашу.

Кончил Василий длинный перечень, не назвав рубина. Замолчал.

— Все ли, детинушка!? — уже суровей повторил вопрос Гагарин.

Келецкий, подробно записавший товары, помянутые есаулом, тоже теперь глядит на него как-то особенно, с затаенной насмешкой и злобой.