Лев Жданов - Стрельцы у трона. Русь на переломе

И затихает на покое душа, а в то же время что-то словно плачет в ней, жалуется, просит дела, борьбы, трудной работы…

Правда, начал Алексей тягаться с одним «супостатом», да — женщина это, боярыня Феодосия Морозова.

Помня ее обиду в день свадьбы, поджигаемый разными дворцовыми переносчиками и переносчицами, царь решил обуздать боярыню, которая не только явно осуждает всякие новшества, самые разумные, самые невинные, какие допускаются во дворце, но дает приют и оказывает помощь всем «ревнителям древлего благочестия», называя царя и всех, кто принял новые уставы патриарха Никона, — «еретиками», сынами антихриста и диавола.

— Ох, тяжело ей пратися, боротися со мною, — заметил нахмурясь царь, услышав все, что ему донесли о боярыне. — Один кто из нас — именно одолеет. Да — не она же, так уповаю…

И — обрушился всей силой на благочестивую, желающую по-своему жить и верить хорошую женщину. Даже пытать ее приказал, если не уступит, не примет того же символа веры, того же крестного перстосложения, какого держится царь, царица и все, кто с ними…

Но плохо удается затея царю. Пытки терпит Морозова, корит царя в нечестии, в бессердечии — и не сдается. Да если бы и сдалась — чести и утехи мало: с противником-мужчиной и почетней было бы и приятнее бороться и победить. А какая радость, если даже удастся смирить «бабу», хотя бы и такую жестоковыйную, как Федосья Прокопьевна, которая почет и блага мира по доброй воле меняет на дыбу, на пытки, на кнут палача, на великий подвиг мученичества ради имени Христова.

И несмотря на отсутствие особых забот и печалей, хмуро лицо царя.

12 августа, по привычке, рано встал Алексей. Отстоял заутреню, принял доклады очередные: начальника дворцовой стражи и дворецкого. Теперь сидит в своем кабинете с Матвеевым и слушает доклад о том, что творится в чужих краях, в иных землях.

Тут же карта лежит небольшая развернута, и широко образованный Матвеев, везде почти побывавший, все видевший — свои сообщения и соображения сопровождает указаниями на разные места в этой карте, обводя границы стран и городов, о которых идет речь.

Указывает и говорит он царю:

— Своего будто бы наследия давнего король французский домогаться стал. И того ради за реку великую, за Рейн выступить мыслит, приморскую низменную страну, Нидерландами именуемую, воевать задумал. Благо некому в сей час супротив силы его французской большую силу-рать выставить. Это — одно, государь, о чем наши люди верные знать дают… А другое — и на Восходе солнца крутая каша закипать собирается. Слышь, против круля Яна-Казмира султан турецкий сильное войско тоже готовит. Вишь, словно бы все Подолье и с Каменцом-городком к нему отойти должно… Ну, тут уж, милостивец, коли правду не крыть, — и нашего ложка медку положена. Думается: как ударит султан на круля, — мы поспеем и от Польши своего кой-чего, из старых пожитков оттягать. Попомним им походы наши… Да и на московском берегу на Украине — не так тесно станет. Казаки скорей на неверных насунутся, ничем на своих православных, на проезжий торговый люд. А то и от своих, и от татар проезду, проходу не стало за рубеж за восточный ни нашим, московским, ни иноземным торговцам. Торгу нет — и денег нет в казне твоей царской, государь.

— Твоя правда, Матвеич. Мало стало казны… А надо ее, ох, как много надо… С деньгами — чево сделать нельзя. А без них…

— Без них, вестимо, государь, и царю, что псарю, — все едино плохо. Да, никто, как Бог. Возьмем свое, милостивец…

— Давай Бог… Только, хто возьмет-то? Не я, Артамоныч, уж што себя тешить. Годы уходят, силы уходят… Не вернутся походы наши польские… Видно, скоро и Богу отчет давать придется… Уж разве, после меня хто…

— И что за нерадостные мысли, государь. «Молодому» грех бы и толковать такое. Женился давно ли? А тут и помирать собираешься, государь! Али, храни, Боже, чем молодая не угодила? Так, не по воле, верь, государь. Знаю я великую государыню, Наталью Кирилловну… Она…

— Да не о ней речь… О сыновьях, о царевичах думаю… Федя, вот. Сядет он на престол на царский… Сам говоришь: годы настают тяжелые, неспокойные. А он… Видишь, знаешь Федю… Дай Бог того не растерять, што оставлю ему в наследье, не то — приумножить земли да славы царской… Ваня… Тот и овсе скорбен умом и телом хворый… За што, подумаешь, так покарал Господь меня. У инова… Вот, погляди в окно, на паперти, насупротив: нищенка дремлет… А ребеночек — словно яблочко налитое у ей… у нищей… А у меня… у царя…