— Пречистая Богородица, што слышать довелося! — с прекрасно разыгранным ужасом воскликнула царевна. — Где же укрыть нам себя и весь род царский от злоумышлении всяческих?..
Сейчас же, не теряя ни минуты, Голицын и Шакловитый составили окружные граматы, чтобы разослать их по городам, призывая дворян и всякого роду служилых людей с оружием и конями на защиту царской семьи и всего государства, которому угрожает гибель от заговорщиков — Хованских.
А затем весь двор двинулся дальше, сперва — в обитель Саввы Сторожевского, что за Звенигородом, но, найдя убежище это ветхим и ненадежным, поспешно укрылись за высокими каменными твердынями Троицко-Сергиевской лавры.
И сюда немедленно стало стекаться молодое и старое служилое дворянство, радуясь случаю: послужить государям и при этом получить награды и разные выгоды, неразлучные с близостью к царскому двору.
Как громом поразило Хованского известие, что по городам посланы «призывные граматы». Старый хитрец понял, что все пропало. Но думал еще отыграться и на прежних заслугах своих, и на показной покорности.
Еще на полпути к Лавре получено было письмо от Хованского.
На Москву ехал сын Малороссийского гетмана Самойловича с важными поручениями. И «батюшко стрелецкий», делая вид, что не догадывается о грозящей ему опале, спрашивал: как поступить с почетным гостем? Как принимать и посылать ли его немедленно к государям в их местопребывание?
— Ишь, старый дурак, чем отыграть свою душу мыслит от секиры, — проговорила Софья, пробежав письмо. И тут же велела Шакловитому написать самый ласковый, ответ от имени государей: пусть-де сам пожалует к государям в Воздвиженское. Там и потолкуют.
На первое письмо Хованский не ответил и не поехал.
Тогда были написаны приказы стрелецким полкам: выслать выборных к государям. Вслед за этими грамотами сама Софья поспешно выехала в Москву.
— Очами увижу и ушами услышу: жить ли нам еще, государям, на Москве или отойти надо в иные земли, — объявила она перед отьездом.
Первым делом — повидалась царевна с Иваном Хованским.
Спокойно выслушала девушка град жестоких упреков, какими осыпал ее несдержанный гордец, и со слезами на глазах отвечала:
— Вот и вижу: навет был ложный на тебя, князь. Говоришь не как лиходей и губитель, а как верный слуга и друг, коему обиду нанесли государи, сами не желая. Да не кручинься. Дворяне, что съехались, и на войну идти пригодятся, куда ты стрельцов посылать ладил. А ты со стрельцами при нас останешься, как и был. Я сама вперед поеду. Все скажу государям. И ты за мною следом жалуй к ним. Опаски не имей… Там — и сестра Катерина. Может, и доброе дело сделаем. Вот и родней станем. Не найдешь причин губить родных своих, хоть и желал бы…
И Хованский и стрельцы были обмануты такими речами. А тут, не успела уехать Софья, пришла вторая грамота от царей, еще более ласковая, чем первая.
Бестолковый всю жизнь, Хованский нелепо сам сунул голову в мертвую петлю.
В Москве, среди стрельцов, князь еще мог чувствовать себя более безопасным, мог поторговаться с Софьей, если бы даже нагрянули за ним отряды дворян.
Но, как трус, он не умел спокойно обсудить дела. Отчаяние, часто заменяющее людям трусливым отвагу, толкнуло князя на явную гибель.
С тридцатью семью стрельцами всей свиты выступил Иван Хованский из Москвы по зову царевны. Софья не верила известию о такой скромной свите. Она заподозрила, что здесь кроется какая-нибудь хитрость, которой не могли проникнуть ее агенты в Москве: дьяк Горохов, Плещеев, Хлопов и Сухотин.
В виде разведочного отряда высланы были копейщики, рейтары и городовые дворяне под начальством князя Лыкова.
В Пушкине настигли они Хованского, старика, схватили и взяли под караул со всеми его стрельцами.
Молодой князь Андрей был также недалеко, в своей усадьбе, на Клязьме-реке. Его тоже взяли без сопротивленья.
Не давая возможности обоим явиться перед царями-братьями, бояре во главе с Милославским нарядили скорый и безжалостный суд. Без допроса, не вызывая свидетелей, не принимая оправданий, объявили приговор.
17 сентября, как раз в день ангела Софьи, судили обоих князей: отца и сына, приговорили к смерти и тут же казнили.
Стрелец Стремянного полка, понаторевший в убийствах во время майских мятежей, обезглавил первым отца, так как палача при царской свите не нашлось.
— Умираю безвинным, как и отец мой, — в последний раз произнес Хованский. — Не дали нам и сказать: кто виной тех составных действий, кои нам в вину поставлены. Или побоялись, што первые персоны от тово устыдятся. Да простит вам Бог нашу безвинную кончину, бояре. Сами не дождитесь такой же… Есть Бог в небесах…
Читать дальше