Николай Задорнов - Война за океан. Том второй

– Я еще вчера решил освободить твою семью, – сказал адмирал, когда ввели матроса. – И вот она свободна.

– Премного благодарен, ваше превосходительство.

Усов взглянул в глаза Пелагеи. Старый француз встал между мужем и женой.

– Ну вот она говорит, что не хочет идти на берег одна, – подмигнул старому квартирмейстеру адмирал. – Что ты скажешь?

– Что же я скажу, ваше сиятельство… Милости прошу, отпустите ее.

– Я слыхал, ты вчера рассказывал команде, что участвовал в спасении французского китобойного судна?

– Так точно.

– Благодарю тебя! Французы всегда помнят благородные поступки… Ну вот твоя жена рыдает и не хочет идти на берег и говорит, что кинется в воду, если я тебя не отпущу. Разве она так любит тебя? Ведь ты старик, такой же, как я, а она молодая.

– Не могу знать, ваше сиятельство.

– Сколько тебе лет?

– Третьего года рождения, ваше сиятельство.

– Пятьдесят один год, ваше превосходительство, – перевел поляк.

– Ну, еще опасный враг, – сказал адмирал переводчику.

– Твое счастье, что твоя жена так любит тебя! – обратился он к Усову. – Я уступаю просьбе любящей жены и молодой матери, которая желает сохранить отца своих детей, – строго и серьезно сказал адмирал, показывая, что шутки окончены. – Я отпускаю тебя. Но за это ты должен будешь исполнить мое поручение.

Он встал, перешел к столу и достал конверт.

– Подойди сюда, передай вот это письмо твоему адмиралу Василию Завойко. Передай ему лично в руки.

– Рад стараться, ваше сиятельство!

Адмирал улыбнулся:

– И передай всем твоим товарищам на берегу, что когда мы возьмем Петропавловск, то сразу отпустим всех пленных к их семьям, как и тебя.

– А Киселев тоже семейный, и у него ребятишки есть, – заговорила Пелагея и стала просить адмирала за Киселева.

– И ты знаешь его? – спросил адмирал у ее мужа.

– Как же, даже очень хорошо знает, – ответила Пелагея.

– Это не тот молодой и красивый парень со шрамом на скуле? – спросил Де-Пуант.

– Да, вот именно, – подтвердила Пелагея.

– Что же ты за него беспокоишься? Тебе мало, что я отпускаю мужа, так ты хочешь, чтобы я отпустил тебе и друга?

Адмирал, ласково улыбнувшись, кивнул головой, и пленных вывели. Через полчаса французская шлюпка под белым флагом доставила Усова с его женой и детьми и Киселева на берег.

Никольсен, узнав об этом, был возмущен. Русские были на эскадре, все видели, вокруг них все время толпились болтливые матросы фрегата. Они расскажут про смерть адмирала, про похороны, про неисправности на судах, причиненные бомбардировкой. Все это следовало скрыть. И держать их надо было не в жилой палубе, а в карцере, отделить совершенно от людей на судне.

Но Никольсен ничего не сказал адмиралу. Он лишь заметил кратко, что могут быть доставлены на берег сведения об эскадре.

Де-Пуант держался иного мнения. Он желал утишить ярость защитников города. Пусть знают, что пришел благородный противник, который бесстрашен в бою, но щадит тех, кто сдается. Это им сбавит пыла и затруднит русских офицеров, которые всегда, как говорят, рассказывают своим солдатам басни о врагах, изображая их страшилищами. «Отправка женщины с детьми на берег послужит на пользу и в случае победы, и в случае неудачи», – предполагал Де-Пуант.

«Очередная глупость и ошибка, – думал Никольсен, – и исправлять все это придется опять англичанам».

Он поехал с двумя офицерами к себе. Три англичанина с большими лицами, как три лошади в мундирах, сидели на корме. Матросы гребли.

А Де-Пуант курил сигару и прогуливался по юту. Его офицеры сегодня в восторге, что их адмирал переменил решение.

Битва началась так, как и желали того молодые офицеры союзного флота, требуя решительных действий. Утро – необычайно чистое, и вообще такие дни, как в это лето, – редкость на Камчатке. Горы и заснеженные вершины вулканов видны отчетливо. Близка осень. «Немного грустно, если всмотришься, – думает русый длинноногий матрос Джон Слэйв, – уж лучше бы идти на юг, в колонии, где не чувствуешь этой грусти и бывают удовольствия, за которыми смолкает тоска». Джон, с утра умывшись, привел себя в порядок, помолился, вычистил мундир, ружье вычищено еще вчера. Патроны, кинжал с собой. Ремень затянут плотно. Джон – лихой моряк, смел в штыковом бою, стрелок отличный, грамотен, работал когда-то на заводе у новой машины. Пастор сегодня сказал матросам хорошие слова. Дело предстоит очень серьезное. Джон готов стрелять и колоть. Грабить он не собирается. Это не по его части. Но интересно посмотреть, что в городе! Паркер окликнул его: