Милий Езерский - Сила земли

— Господин… Какой господин? — удивился Афраний, но в это время распахнулась дверь, и на пороге появился Марий.

Все вскочили, кроме старика. Взглянув на легионеров, Марий отступил на шаг.

— И ты к нам, господин? — обратился он с изумлением к Гракху.

— Господин… господин… Какой господин? — бормотал Афраний, и, когда Марий объяснил, что пришедший гость — Гракх, старик дружелюбно заговорил: — Кто не знает, что Гракхи происходят из плебейского рода? Это не гордые и жадные оптиматы… [36] Оптима́ты — то есть «лучшие» — название сенаторов, знатных землевладельцев. Ревниво охраняя свои интересы, они были противниками демократических реформ. А за то, что ты не брезгаешь бедняками, — честь тебе и слава!

— Я такой же легионер, как они, — кивнул Тиберий в сторону Тита и Мания.

— Нет, не такой, — возразил Тит. — Ты нобиль, а мы…

— В походах и битвах мы равны: болезни и смерть не щадят и нобилей…

— А плебеев, сверх того, не щадят голод, непосильный труд.

— Замолчи, Тит! — грозно крикнул Марий и повернулся к Тиберию: — Тит и Маний наслушались старого Афрания и твердят: богачи, богачи! А ведь это зависть. Она мучает бедняка, вызывает в нём ненависть к богачу… Что молчишь, старый?

— Я думаю. Ты говоришь о зависти бедняка к богачу? Но прав ли ты? Это надо обдумать…

Когда Тиберий ушёл, Тит сказал:

— Этот нобиль мне нравится. Он не горд… и, кажется, справедлив.

— Да, — согласился Маний, — он умён. Так ли, отец?

Но старик не слышал его. Задумавшись, он решал важный вопрос: завидует ли он, бедняк, богачу? А если завидует, то не зависть ли является причиной вражды плебеев и нобилей?

Между тем Марий, сняв с себя снаряжение и оставшись в одной тунике, сел за стол:

— Давай, Марция, обедать.

— Всё готово, мы ждали только тебя, — захлопотала старуха, ставя на стол большую миску с дымящейся гороховой похлёбкой. — Садись, Афраний! Садитесь и вы, Тит и Маний!

Афраний взял большой круглый хлеб и, разрезав его на части, подал всем по большому ломтю. Пока все делали себе из мякиша чашки или ложки [37] В республиканском Риме ложки не были в употреблении. , Марция говорила:

— Хорошо, что этот нобиль отказался обедать. Плебейская похлёбка — вода да горох — застряла бы у него в глотке. Вот все вы хвалите его, а я знаю: богач бедняку не товарищ.

— Он плебей, — сказал Маний, — значит, родной нам по крови. Ясно?

— Нет, — возразила старуха, — кровь у него стала иной…

— Какой же?

— Не знаю, но это не плебейская кровь.

— Ты думаешь, Марция, что если мать Тиберия — дочь Сципиона Африканского, а сам Тиберий в родстве с консулом, то это наш враг? А ты забыла, что сами плебеи избрали Сципиона Эмилиана консулом, вопреки воле сената?

— Слыхала, но…

Марий с гневом стукнул кулаком по столу:

— Замолчи, женщина! Ты суёшь нос в мужское дело. Твоё дело — горшки да похлёбка. А консула не смей оскорблять: лучшего мужа нет во всей Италии! В своих виллах он кормит сотни бедняков, помогает клиентам и всякому, кто обратится к нему за помощью. И плебс прав был, избрав его консулом. Притом Сципион наш военачальник, и я никому не позволю оскорблять его!

— А кто его оскорбил? — запальчиво крикнул Афраний. — Моя старуха не сказала ничего дурного.

— Афраний, я щажу твою старость! Не суди о других по своему патрону в заплатанной тунике и стоптанных башмаках!

— Старый Катон Цензор умер, это был жадный скряга. А теперь мой патрон другой скряга — его сын. И хотя я получаю крохи с его стола, но, если бы не было этих крох, что бы я делал?

— Вот мы говорили о зависти… Ты порицаешь богачей, а патрону служишь, как раб!

— Я — раб? — вскипел старик, бросив свою сделанную из мякиша ложку на стол и расплескав похлёбку. — Никогда я не был рабом.

Афраний вышел из-за стола и, крайне раздражённый, сел у очага.

— Подумать только, — бормотал он, — я — раб? Но я клиент и обязан верно служить своему патрону. Марий нарочно опутал меня словами о зависти, а ведь я — настоящий плебей, мои предки честно сражались за Рим, проливали кровь… А он назвал меня рабом!

Напрасно Тит и Маний уговаривали старика не сердиться за неудачно сказанное слово, напрасно дважды подходил к нему Марий, прося забыть обиду, — дед был непреклонен. Даже Марция не могла уговорить его сесть за стол.

Но, когда беседа возобновилась, Афраний, не вытерпев, вмешался в неё.

Спор продолжался.

— Ты, Марий, на стороне богачей, — язвительно говорил Тит. — Ратуешь за сенат, а не хочешь понять, что это враг, с которым плебс борется сотни лет.