ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ - ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье. Жизнь и смерть гражданина Сен-Жюста Часть I и II

вскоре загремело во всех тюрьмах столицы: в Шатле и в Лафорсе, в Консьержери и в Бисетре, в Сен-Фирмене и Кармелитском монастыре, в Аббатстве и Сальпетриетре. Оглушенные этим рефреном и опьяненные собственной пляской, карманьольщики-санкюлоты начали стихийное избиение заключенных.

Врывавшиеся в тюремные камеры добровольные палачи убивали всех без разбора: мужчин, женщин и стариков. Заключенных, в своем большинстве арестованных несколько дней назад по одному подозрению, рубили саблями, закалывали ножами, протыкали пиками, разбивали головы дубинами, выкидывали из окон тюрем с большой высоты на камни мостовой. Но не было ни грабежей, ни изнасилований. Высокий душевный порыв двигал патриотами-карманьольщиками. Святая идея свободы владела сердцами. И они убивали тех, кого в своем ослеплении подозревали в покушении на эту свободу.

Первыми пали жертвой народного мщения тридцать неприсягнувших священников, перевозимых в шести фиакрах из своего временного заключения из городской Ратуши в тюрьму Аббатства. Подвергаемые во время всего пути следования кортежа бесчисленным оскорблениям и насмешкам, осыпаемые проклятиями, буквально оплевываемые, заключенные, забившиеся в самые уголки карет, молча сносили все издевательства, пока один из них не выдержал и уже у самого въезда в тюрьму не ударил тростью какого-то не в меру разбушевавшегося карманьольщика по рукам, которым тот слишком уж давал себе волю, и, к несчастью, попал по голове. В то же мгновение один могучий вопль вырвался из груди сотен патриотов: «Смотрите! Они даже сейчас сопротивляются, эти тартюфы в рясе! Они и сейчас готовы вцепиться нам в горло, эти паразиты-кровопийцы! Смерть! Смерть им!» И тут же все заключенные были вытащены из фиакров и зарублены саблями прямо здесь же, у тюремной ограды. Погибли все, кроме одного, с большим трудом все же вырванного из рук народных мстителей и отведенного в тюрьму. Спасенным оказался известный основатель института глухонемых в квартале Арсенала аббат Сикар.

Уже к ночи стихийные убийства прекратились. Инициативу народного мщения перехватили так же стихийно созданные чрезвычайные трибуналы. В тюрьме Аббатства самый известный из них возглавил бывший полицейский пристав Станислав Майар, герой взятия Бастилии и похода женщин на Версаль.

И хотя Майар помнил слова революционного гения Коммуны и вдохновителя тюремных убийств Марата, сказанные им совсем недавно: «Конечно, неплохо было бы разобраться с Законодательным собранием, но возможно, что более верным и разумным решением было бы ворваться с оружием в руках в Аббатство, схватить заключенных там изменников, особенно швейцарцев и их сообщников, и тут же перебить их всех без всякого разбирательства!» – он, тем не менее, решил хотя бы для видимости соблюсти законность.

Оглядев с некоторой долей сомнения длинный стол в тюремном дворе, на котором вперемежку были разбросаны пистолеты и кинжалы, бумаги со списками заключенных и бутылки вина, посмотрев затем на ожидающую в углу двора свирепую толпу, ощетинившуюся пиками и обнаженными саблями, среди которых было немало и женщин, взглянув потом на своих грозного вида товарищей в красных колпаках, с большущими усами, с трубками во рту и с винными кружками в руках, которые числом в двенадцать человек в качестве присяжных были выбраны им едва ли не на глаз из самых горластых и ретивых карманьольщиков, Майар обратился к ним со знаменательными словами: «Помните, граждане, мы собрались здесь не для того, чтобы судить за убеждения, мы собрались здесь для того, чтобы судить за проступки. Тщательно разбирайте каждое дело, и пусть приговор вам подскажет ваша революционная совесть! »

Апостолы карманьолы, попыхивая своими трубками, молча внимают словам Майара, и нет сомнений: они искренне веруют в провозглашенное Евангелие Свободы, Равенства, Братства или Смерти, и они действительно убеждены в своем праве карать врагов этого нового Евангелия.

И теперь не меч правосудия (пусть даже и революционного) готов опуститься на головы изменников и предателей Революции, – нет! – в эту ночь над всеми ними высоко поднят топор народного мщения, беспощадный и страшный в своем слепом гневе. И это даже не символический «топор революции» – гильотина, который совсем недавно обрушился на свою первую жертву Коллено, – орудие смерти, которое мелькало в толпе «сентябрьских убийц», как их потом стали называть, часто действительно было простым топором, и в руках его сжимали не только грубые мужские ладони грузчиков и мясников, – топоры мелькали и в женских ручках, наряду с ножницами и вязальными спицами, которые эти мягкие и нежные представительницы слабого пола, в один миг превратившиеся в отвратительных фурий, готовы были вонзить во всякого приговоренного к смерти самозваным народным трибуналом Аббатства аристократа-заговорщика или предателя-священника.