ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ - ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье. Жизнь и смерть гражданина Сен-Жюста Часть I и II

В ту же минуту их тела выгнулись дугой, и они в блаженстве, все мокрые от пота, откинулись на подушки.

– А ты, оказывается, не так глупа, – вырвалось у него вдруг.

Анна внимательно посмотрела на него и расхохоталась:

– А, ты считал «предводительницу шести тысяч» глупой? Вот уж нет большей глупости считать меня глупой! И кто же про меня такое говорит? Демулен? Так вот, твой друг-заика просто завидует, ведь он если и пользуется женским вниманием, то лишь потому, что ему повезло стать «оратором Пале-Рояля» в бастильские дни! А попробовал бы он повести за собой на штурм тирании тысячные толпы! – молодая женщина сделала попытку гордо выпрямиться, но лежа у ней это не очень получилось, и Луи Антуан невольно улыбнулся, вспомнив, какой он видел ее, гордую предводительницу странной армии: в ярко-красном платье, в шляпе с большим султаном из черных перьев, с развевающимся красным шарфом на шее, с саблей и двумя пистолетами у пояса и с хлыстом в руке. Гарцующую на лошади впереди огромной толпы плохо одетых женщин с пиками и топорами, идущими по раскисшей от дождя дороге, под дробь размокших барабанов, катящих за собой пушки и неистово повторяющих вслед за своей «генеральшей»: «Пекаря, пекариху и пекаренка [56]– в Париж!»

Вот так она и въехала в историю, эта «красная амазонка» Парижа, предводительница бескровного похода женщин на Версаль, благодаря которому королевская семья фактически попала «в плен» в собственной столице, известная как Теруань де Мерикур, – на коне и с пистолетом в руке, мечтающая, наверное, по меньшей мере, о славе Жанны д’Арк. Теруань де Мерикур… На самом деле – из деревушки Маркур , есть такое богом забытое местечко в Бельгии. И не Теруань, а Тервань звали тогда эту крестьяночку… Или, может быть, все это только сплетни, распространяемые злопыхателями «красной амазонки»?

Словно отвечая на его мысли, Анна, чьи чувственные губы были плотно сжаты, а огромные яростные глаза устремлены в одну точку, заговорила мрачным тоном:

– Они, мои враги, – а это почти все, кто теперь на слуху, даже те, кто с охотой посещает мой салон, даже те, кто побывали здесь до тебя в моей постели, ну-ну, не хмурься! – распространяют про меня всякие нелепицы, – ладно, что глупа, так еще и алчна, и развратна, и порочна! А я уже большую часть своих денег пожертвовала на революцию, отдавая их нуждающимся сторонницам нашего дела и в клубы дистриктов, закладывая даже свои драгоценности в ломбарде! Не говоря уже о том, что я поклялась спать только с революционерами! А эти негодяи называют меня уже чуть ли не «революционной мадам Дюбарри»! Да, кстати, ты знаешь, что эта королевская шлюха приехала в Париж и пытается примириться с революцией, затаскивая к себе в постель столичных революционеров. Как это тебе?

– По-моему, это только слухи. Ведь она уже старуха.

– Не такая уж она и старая – сорок с чем-то. А выглядит на все тридцать, – еще бы! – за такие-то деньги! По крайней мере, так рассказывает твой дружок Демулен. И чтобы тебе было совсем весело, среди тех, кто ублажал, как ты говоришь, эту «старуху», он называл и тебя.

– Мерзавец… Это за то, что я отказался таскаться со всей их компанией по притонам Пале-Рояля. Хотя какая разница, если… Да, мне пора возвращаться в свою деревню…

Анна лежала, закрыв глаза, и не отвечала.

– Ты действительно готова вырвать им сердце? – вдруг спросил он.

– Кому?

– Своим врагам.

– Вырвать и насадить на кончик своей шпаги, – подтвердила женщина.

Они помолчали.

– Послушай, – сказал он медленно, – я вспомнил. Тебе что-нибудь снилось сегодня?

– После такой бурной ночи? Ничего.

– Совсем ничего? А мне приснился странный сон. Я видел Руссо.

– Старого женевского гражданина?

– Он стоял посреди этой комнаты и смотрел на нас, пока мы занимались любовью.

– Совсем неподходящее занятие для морального философа.

– Вот он и смотрел на меня укоризненно, покачивая головой. А потом показал куда-то правой рукой, как я понял, намекая на то, чтобы я уезжал из Парижа.

Анна опять расхохоталась:

– Ты что, серьезно? Решил после всего, что было, выглядеть моралистом? Бастилия отменила все прежние моральные принципы, недостойные Декларации прав человека и гражданина!

– Зато Брут их не отменял.

– Кто?

– Брут, тот, который убил Цезаря. Он мне тоже как-то приснился, и так явственно, что казалось, что я и взаправду вижу его.

– Бедный ты мой! И часто тебе такое снится?

– Нет, я довольно рассудочен, в вещие сны не верю, но бывает такое привидится…