ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ - ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье. Жизнь и смерть гражданина Сен-Жюста Часть I и II

(и бесплодные!) переговоры с союзниками о возможном заключении мира, что при ситуации, когда часть французских земель была оккупирована, означало уступку территорий враждебным Республике монархиям. Вместо организации помощи голодающему Парижу Дантон фактически продолжал политику жирондистов, не желая даже в малой мере потеснить спекулянтов или хоть как-то бороться с коррупцией.

Сам Комитет не был всевластным, деля полицейские функции с Комитетом общей безопасности, а исполнительную власть с министрами.

Ограниченные возможности правительства Сен-Жюст почувствовал сразу. Оставив Эро-Сешелю роль докладчика по новой Конституции, Антуан заявил коллегам о намерении возглавить военное бюро (пока оно существовало только на бумаге), которое в рамках Комитета общественного спасения контролировало бы не только военное министерство и Военный комитет Конвента, но и все армии Республики, включая и прикомандированных к ним депутатов.

В Комитете не было ни одного военного, и Сен-Жюст помнил удивленные лица Дантона и остальных, когда они смотрели на «человека, собравшегося командовать армиями из Парижа» (с их точки зрения – зарвавшегося юнца, не имевшего даже адвокатской практики).

Впрочем, Дантон подстраховался и тут, и 12 июня по его настоянию в Комитет включили «настоящего военного» – представителя Гаспарена, бывшего капитана королевского Пикардийского полка, с точки зрения Антуана, самоуверенного и недалекого солдафона, который тут же и попытался немедленно перехватить военное бюро у Сен-Жюста.

Именно по предложению Гаспарена командующим Северной армией назначили бездарного командующего Рейнской армией генерала Кюстина [101](маркиза и друга Гаспарена), оставившего пруссакам Конде, Франкфурт, Ландау и Майнц. Бывший маркиз провалил дело и там, затеяв неподготовленное наступление на Майнц и тем поставив под удар весь северный фронт.

Взбешенный Сен-Жюст поставил вопрос об аресте Кюстина, заранее обвинив в измене и его и тех, кто встал бы на его защиту. На защиту встал лишь Гаспарен. Остальные члены «Комитета Дантона» пусть и с неохотой, но признали правоту «главы Военного бюро», и в ночь на 22 июля Кюстин был арестован. Сен-Жюст не забыл об изменнике и проследил, чтобы 28 августа бывшего командующего Рейнской и Северной армиями отправили на гильотину.

Расстроенный Гаспарен подал в отставку «по болезни». Все решили, что «болезнь» – повод, но через три с половиной месяца «мнимый больной» и в самом деле умер (по официальному заключению – «от переутомления»). И хотя первоначально Конвент даже принял решение поместить сердце «добродетельного Гаспарена» в Пантеон (как и многие другие декреты, это постановление за спешкой осталось неисполненным), его смерть избавила Сен-Жюста от хлопот отправлять бывшего королевского капитана вместе с Дантоном на гильотину.

«Победа над Кюстином» тем легче далась Сен-Жюсту, что происходила в отсутствие Дантона, – 10 июля во время очередной ротации Комитета Дантона не избрали в его новый состав, – раздражение его половинчатыми мерами «а-ля-Жиронда» испытывало даже болото .

Дантон продолжал оказывать влияние на Комитет через четверых оставшихся там своих сторонников (все бывшие адвокаты-сутяги!): сибарита Эро-Сешеля, «специалиста» Робера Ленде (делавшего вид, что занимается исключительно продовольственными вопросами, но на самом деле до поры до времени послушно исполнявшего волю лидера правых), вновь введенного в состав Комитета Тюрио (теперь на изрядно «поправевшего» «героя 1789 года» Сен-Жюст смотрел совсем другими глазами, чем на страницах своего первого сочинения «Дух Революции…») и хитрого гасконца Барера, политическая изворотливость которого вызывала восхищение всего Конвента. От Барера, который, будучи депутатом Учредительного собрания, однажды приветствовал короля на заседании, посвященном принятию первой монархической конституции, льстиво-восхищенными словами, обошедшими всю Францию: «Ах, какой добрый король! Такому королю нация должна поставить золотой трон!»; потом, будучи уже председателем Конвента, с холодным безразличием допрашивал этого самого короля во время его судебного процесса в Конвенте; который от умеренных фельянов эволюционировал к крайним монтаньярам (минуя все промежуточные стадии болота и жирондистов), да так, что гасконца за его восхваления террора и неумеренные преувеличения «героических поступков» республиканцев на фронтах (со ссылками на древних ораторов и прецеденты в древней истории) прозвали «Анакреоном гильотины» [102], – можно было ожидать всякого (по слухам, в портфеле Барера всегда были припрятаны речи «за» и «против» по одной и той же текущей повестке дня – чтобы не «ошибиться»), но в Комитете общественного спасения он считался самым способным оратором.