ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ - ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье. Жизнь и смерть гражданина Сен-Жюста Часть I и II

Правда, в тот день 31 мая жирондисты не пали. Они были низвергнуты через две ночи и один день – 2 июня 1793 года Жирондистский Апокалипсис завершился…

…Один его вид наводил ужас. Когда он, маленький, неряшливый, с длинными руками, черными, как смоль, сальными волосами, перевязанными грязной тряпкой, с хищным оскалом широкого рта, запахнутый в старый репсовый халат, в стоптанных башмаках, всем своим видом напомнивший клошара, собиравшего у паперти собора Парижской Богоматери милостыню, входил в зал заседаний Национального конвента, депутаты (большей частью респектабельные, с золотыми часами, в пышных галстуках, а кое-кто даже еще и в париках!) отшатывались от него, как от зачумленного. Но вот он всходил на трибуну, вынимал из-за пояса длинный пистолет, клал его перед собой и начинал говорить… Речи его не отличались разнообразием. В них он требовал одного и того же – все больших и больших казней, вернее даже не казней – расправ над все умножающимися врагами народа .

Таким Сен-Жюст и запомнил Марата: кривляющегося, размахивающего руками, смешно выговаривающего французские слова [90], нелепого, страшного и трагичного в своем одиночестве.

Несмотря на то, что по прошествии времени большинство «предупреждений-пророчеств» Марата сбывались [91], в Конвенте он был совершенно одинок. Никто не понимал, чего же он хочет добиться своими геометрическими призывами «повесить на фонарях нескольких негодяев», потом – «разделаться с несколькими сотнями аристократов», затем – «гильотинировать две тысячи врагов» и, наконец», «снести сто тысяч голов»! [92]

Не понимал этого и Сен-Жюст. При жизни Марата он и не предполагал, что после его смерти сам станет глашатаем главной идеи покойного – идеи революционной диктатуры, внезапно осознав ее необходимость у гроба Друга народа.

А еще позже, уже незадолго до конца, Сен-Жюст окончательно поймет и причину странного, казавшегося «полубезумным», поведения Марата.

Осознав еще в самом начале революции недостижимость ее конечной цели – непросвещенное общество не имеет шансов построить светлое будущее (без изменения самой сущности людей), о чем тогда, кроме Марата, никто не задумывался (для осознания этого уже надо было пережить весь революционный апокалипсис!), не говоря уже

о том, что стоящим у власти просвещенным буржуа всегда будет выгодна темнота народа, Марат не мог не испытывать отчаяния. «Победить или умереть» – было нельзя. Оставалось сражаться без надежды на победу. Сражаться и умирать… Только, может быть, ради признания твоей жертвенной борьбы на общее благо в будущем…

Но эта истина открылась Сен-Жюсту только в последний день его жизни…

А пока в первые месяцы Конвента он только присматривался к Марату, давно заявлявшему о себе (как и Робеспьер), как о «голосе народа».

Сен-Жюст надеялся, что этот «голос» поймет и примет принципы его первой речи о суде над королем, которую он произнес 13 ноября прошлого года, как ее понял и принял Робеспьер. В конце концов, Антуан в точности «по-маратовски» потребовал казнить монарха без суда, считая, что Людовик XVI обвинен уже самой революцией

10 августа. Подобно тому, как сам Марат призывал расправиться с лавочниками-спекулянтами без суда, утверждая, что они обвинены уже самими действиями против них народа. Не тут то было.

«Подобными доктринами Республике причиняют больше зла, чем все тираны мира вместе взятые», – так якобы заявил Друг народа сидевшему рядом с ним Дюбуа-Крансе, выслушав речь Сен-Жюста.

Иначе отозвался Бриссо в своей газете «Французский патриот»: «В этой речи есть блистательные места, талант, который может сделать честь Франции». Чем нимало удивил Сен-Жюста, думавшего, что своей речью он нанес сокрушительный удар по позициям бриссотинцев. Но потом догадался: жирондисты рассчитывали переманить его на свою сторону, как переманили прежнего друга Робеспьера Петиона.

Собственно, они не были так уж и не правы. Ему самому долгое время казалось, что у жирондистов и монтаньяров кроме личных счетов нет принципиальных разногласий: все они были за республиканскую форму правления, все стояли за победоносную войну против европейских деспотов, наконец, все были против чрезвычайных мер.

Поэтому Сен-Жюст с самого начала решил не вмешиваться в межфракционную борьбу и заняться только принципиальными вопросами политики. Их он обозначил для себя три: вопрос о государственном строе, вопрос о конституции Республики и вопрос о защите национальных границ.