ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ - ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье. Жизнь и смерть гражданина Сен-Жюста Часть I и II

– Обвинительный декрет принят! – эхом прозвучали в ушах Сен-Жюста слова председателя. Он с трудом очнулся от воспоминаний и увидел, как дневной свет льется сквозь высокие окна над галереей для публики. Наступало утро 14 апреля. Шестнадцатичасовое голосование закончилось. Жиронда впервые одержала существенную победу над одним из главных своих противников в Конвенте. Теперь дело оставалось за малым – надо было найти самого Марата. Но Марата нигде не могли найти. Полиция сбилась с ног, а между тем газета «Публицист Французской Республики, издаваемая Маратом, Другом народа» продолжала регулярно продаваться на парижских улицах.

Именно тогда Сен-Жюст, кажется, впервые усомнился в возможности принятия конституции вообще до того, как будет покончено с борьбой двух партий. Но в эту борьбу ему по-прежнему решительно не хотелось включаться. Он решительно правил свой проект конституции. Ему также казалось, что и Робеспьера, занятого собственными конституционными проектами (21 апреля Максимилиан прочитал в Якобинском клубе долгожданный проект своей «Декларации прав человека и гражданина»), тоже мало заботит изгнанный из Конвента Марат. Но, как оказалось, Антуан ошибся.

Это стало ясно утром в этот самый «знаменательный день» 24 апреля, когда Робеспьер перед началом заседаний без каких-либо предисловий озабоченно сказал Сен-Жюсту:

– Мне только что сообщили – вчера вечером Марат сам явился в тюрьму Аббатства в сопровождении многих приветствовавших его членов нашего клуба. Ты уверен насчет своего сегодняшнего выступления? Наши коллеги вряд ли останутся спокойными, зная, что сейчас происходит в трибунале. Пожалуй, дело складывается для нас не весьма удачно…

Антуан не нашелся, что ответить, и Робеспьер, еще раз кивнув ему, направился к своему месту, а еще через некоторое время Сен-Жюст уже увидел его на трибуне, произносившего свою знаменитую речь об условном праве собственности и зачитывающего свою Декларацию…

Окончательно Сен-Жюст все понял во время чтения с трибуны Конвента собственной речи. Его не слушали. Понял он и то, что пока он занимался конституционными вопросами, больше не обращая ни на что внимания, Марат и другие, громя жирондистов, мало обращали внимания на все эти «бумажные дела» с республиканским законодательством. И тем самым завоевывали реальную власть. Ту самую власть, без которой принятие никакой новой конституции не могло стать возможным.

А то, что реальная власть над революционной столицей была потеряна жирондистами, стало ясно Сен-Жюсту сразу же после окончания собственного «конституционного» выступления. Потому что не успели отзвучать последние слова его речи в притихшем зале, как жирондист Ласурс поднялся со своего председательского места, где он только что перешептывался со сновавшими туда-сюда посыльными, и растерянно объявил, что оправданный в Революционном трибунале Марат во главе огромной толпы народа, устроившей ему овацию, возвращается в Конвент. И по тому, как заметалась часть депутатов правого крыла; и по тому, как жирондистские лидеры стали протискиваться к выходу, у которого уже трепыхались разношерстные грязные лохмотья; и по тому, как остальная публика, находившаяся на галереях, так же как и большая часть депутатов, проигнорировала (да еще с великим шумом и криками негодования) предложение растерянного Ласурса объявить о закрытии заседания в виду того, что могут возникнуть беспорядки, – Сен-Жюст понял, что власть жирондистов в Конвенте кончилась. Но понял он также и то, что никаких дискуссий по проекту его конституции сегодня не будет.

Антуан так и остался стоять у трибуны, не зная, что ему делать дальше. А глухой рокочущий шум огромной человеческой массы, гигантской народной толпы все приближался и приближался. Крики «Марат! Марат! Марат!» слышались все отчетливей и отчетливей и, наконец, раздались у самого входа в зал заседаний. Но в зал толпа почему-то сразу не ворвалась. Вместо этого большая группа санкюлотов, национальных гвардейцев и чиновников Коммуны, остановившись у решетки, заявила Собранию, что народ хочет продефилировать по залу Конвента с Маратом.

Никто не спрашивал у депутатов никакого разрешения. Это была воля народа.

И почти сразу же вслед за этим народная масса затопила Конвент.

Сен-Жюст увидел Марата.

Трибун плыл над головами в большом кресле, увитом гирляндами и усыпанном цветами. Вокруг кресла колыхались трехцветные знамена и пики секционеров. Сен-Жюст не видел, но мог представить себе это триумфальное шествие стотысячной толпы по ликующим парижским улицам. И хотя не совсем к месту казался «королевский» горностаевый воротник длинного зеленого сюртука Марата, уже несколько потемневший от времени, в который был одет трибун, чело Друга народа украшал настоящий лавровый венок.