Жан-Луи Фетжен - Слезы Брунхильды

— Что ж, вы правильно поступили, — наконец проговорил Гонтран, открывая глаза

Глаза обоих супругов, вновь переглянувшихся, вспыхнули триумфальным блеском. Гонтран заметил это и, словно желая умерить их торжество, поднял руку.

— Мне и в самом деле надлежит блюсти правосудие. Оба города будут тебе возвращены, Зигебер, это я обещаю. Но, после этого, я не собираюсь ни во что вмешиваться.

Зигебер уже открыл рот, собираясь протестовать, но старший брат, с проворством, удивительным для столь грузного человека, поднялся из-за стола и решительным шагом направился к столу своих приближенных. Все они одновременно поднялись, тогда, как спутники Зигебера слегка растерялись, не зная, какое поведение предпочтительнее. Епископы, неподвижные и молчаливые, казалось, больше всего хотят остаться незамеченными, чтобы не пропустить ни слова из сказанного. Гонтран вполголоса обменялся несколькими фразами с темноволосым молодым человеком, а затем увлек его в сторону своего стола, фамильярно придерживая за плечо. Зигебер исподлобья наблюдал за молодым мужчиной, пока он с братом приближался. Судя по его чуть вьющимся волосам, более длинным, чем было принято носить у франков, смуглому цвету лица, выбритому подбородку, а также покрою одежды, это был один из тех бургундских валлов [10] Бургундскими валлами франки называли галлов. Позже отсюда произошло наименование «валлонцы». , что вели происхождение от римской аристократии. Рядом с этим человеком, сухощавым и подвижным, как породистый скакун, Гонтран выглядел как корова под седлом.

— Вижу, его лицо тебе незнакомо, — сказал подошедший Гонтран, обращаясь к брату. — Однако его имя, несомненно, известно вам обоим, как и большинству жителей этих краев…. Дорогая моя сестра, возлюбленный брат, вот человек, который поведет мои и ваши войска против армии Хильперика. Мой новый патриций [11] Патриций — здесь: главнокомандующий. , граф Оксеррский, Энний Моммулий.

Брунхильда никак не отреагировала на слова деверя, но Зигебер встретил эту новость одобрительным кивком. Разбив лангобардов, затем саксонцев, постоянно совершавших набеги через Альпы, Муммол одновременно обеспечил защиту остразийским владениям в Провансе. Человеку, способному наводить ужас на орды варваров, армия Хильперика будет на один зуб…

— Если хотя бы половина того, что о тебе рассказывают, — правда, я с радостью принимаю твое назначение, — произнес Зигебер, протягивая ему руку. — Когда армия будет готова?

— Монсеньор, армия всегда готова, — отвечал Муммол, кланяясь. — Если мой повелитель отдаст приказ, мы сможем выступить хоть завтра…. И не более, чем через месяц, мы будем в Туре.

Зигебер кивнул, принужденно улыбнувшись, и с той же фамильярностью, что и Гонтран, хлопнул Муммола по плечу. Горло у него сжалось, и он лишь с трудом сохранил невозмутимое выражение лица. Излишняя гордыня заставила юного военачальника проговориться. «Армия всегда готова…». За кого Муммол его принимает? Никто не снарядит большую армию раньше, чем за год. Если войска практически готовы тронуться в путь, значит, план военных действий был составлен задолго до его прибытия в Шалон… Нерешительность Гонтрана была чистой воды притворством.

Война была далеко, на юге, в тех провинциях, которые я знала только по названиям. Турень, Сантонь, Пуату…. То лето было невероятно жарким, и я помню, как мы с Зигебером целыми вечерами сидели у воды, среди Матерей [12] Старинное название Метца — Медиоматрик (Mediovatrik) — дословно означало «Среди Матерей», то есть некогда обожествлявшихся рек Мозеля и Зейе. , ели виноград и говорили о чем угодно, только не о сражениях, ведущихся от нашего имени. Все это казалось таким далеким…. Захваты, разорения — ничто не тревожило меня всерьез, пока мой король в это не вмешивался.

Однако, именно, в ту пору завязывалась драма, опрокинувшая всю мою жизнь. Наши враги терпели одно поражение за другим. Если вдруг, благодаря предательству или всплеску безумной отваги в своих войсках, им удавалось добиться некоторых успехов, то уже через неделю или месяц, они вновь оказывались разбитыми наголову. Это было так явно, так очевидно, что нельзя было не увидеть здесь промысел Божий. Мы были Его орудиями, Его возлюбленными детьми, и каждый, кто осмеливался нам противостоять, рисковал навлечь на себя Божью кару — будь он король, епископ или папа…

Это длилось всего несколько месяцев, и с тех пор я уже никогда не испытывала подобного ощущения.