Михаил Ишков - Вольф Мессинг

Ему первому удалось одним ударом уничтожить дистанцию, с помощью которой Мессинг отгораживался от мира. До того момента я ничего не слыхал ни о каких «горизонтах», тем более о «горизонте тайны», заглянуть за который призвал меня фюрер.

Он убеждал меня ступить на этот путь.

— Очень важно не сбиться с верного маршрута, и компасом могут служить люди, способные проникнуть в будущее. Каждый человек есть продукт как своих, так и чужих идей. Эту истину я накрепко усвоил в детстве. Надо мной смеялись, смеются и сейчас Меня всегда высмеивали как пророка. Учтите, Мессинг, из тех, кто тогда смеялся, многие сегодня уже не смеются, а те, кто все еще смеются, скоро, пожалуй, тоже перестанут.

Далее он заговорил о «зове крови» и добил меня признанием, что мы с ним «одной породы» — высшей!

— Все, кому дано осознать ограниченность этого мира, связаны незримой нитью. Именно ограниченность мира ведет его к гибели. Пора шагнуть за горизонт. Это могут сделать только волки. Ведь мы оба волки, не так ли, Мессинг?

Я ошарашено взглянул на фюрера. Тот простецки улыбнулся и пояснил.

— Кажется, Вайскруфт называет вас Вольфи, что означает «волчонок»? — спросил Гитлер.

Я кивнул.

— Вот видите. Моей партийной кличкой в середине двадцатых было «Вольф», так что если вы волчонок, то я волк.

Простите, товарищи, не я один поддался искушению.

Не я один…

Сейчас трудно восстановить в памяти облик и слова человека, отпечатавшегося в истории как самый отъявленный злодей, но берусь подтвердить, что в те годы в Гитлере не было ничего, что могло бы намекнуть на будущие гекатомбы жертв. Сначала я всеми силами пытался поймать его на лжи.

С высоты четырнадцатого этажа утверждаю — Гитлер не лукавил, говорил что думает. Даже струйки глубоко упрятанной хитренькой задней мысли не проскальзывало в его сознании. Он вовсе не ставил себе цель обаять меня, не пытался выдать скопившуюся в его сердце ненависть за лицемерное желание побрататься. Рассуждая о «горизонте тайны», о наследии предков, о кардинальном решении еврейского вопроса он каждый раз был до конца искренен.

Даже решение «еврейской проблемы», о которой первым заговорил Гитлер, в его понимании выглядело, по меньшей мере, рациональным. Решение касалось исключительно административных мер, ограничения списка государственных должностей, которые могли бы занимать люди (он так и сказал — «люди»), придерживающиеся иудаизма. По сравнению с гонениями в Польше это были если не более мягкие, то более привычные меры.

Это был парадокс и с ним необходимо считаться.

Каюсь, я еще раз предал свой народ, но как я мог не вступить в дискуссию с человеком, намеревавшимся шагнуть за «горизонт» и позвавшего меня за собой.

В Гитлере удивительным образом мешались вопиющая безграмотность недоучки и возвышающий фантазера полет мысли; вызывающая ограниченность немецкого бюргера и прагматическое умение внушить каждому, что нет такого вопроса, на который он не смог бы найти ответ, причем, единственно правильный. Он мог заговорить любого собеседника, и чем более тот был ненавистен ему, тем неукротимее был поток обаяния, который Гитлер изливал на его голову.

Как хотите, так и понимайте! Мое мнение — мнение Мессинга! — Гитлер был выдающийся мистик. Его уверенность в своей правоте поражала, восхищала, убаюкивала, заставляла признать — наверное, этот парень лучше нас с тобой знает, как добиться лучшей доли. Вот пусть и принимается за дело.

Это касается не только немцев, но всех тех, кто, либо из-за корыстных интересов, либо по причине отвращения к другим, либо в надежде натравить его на большевиков, позволил ему окончательно поверить в себя.

В те годы не было более решительного борца за мир, чем Адольф Гитлер. Угрожая войной, он постоянно твердил о мире. Условия, которые выдвигались при этом, казались вполне разумными. Он требовал для своей страны достойного места под солнцем — возвращения Рейнской зоны, иначе Германия окончательно лишится куска хлеба; объединение соотечественников — они страдают под чужим игом. Я подтверждаю, в Силезии так и было. [49]Его требования минимального паритета в средствах обороны никак нельзя было назвать безумными. Все, даже Сталин, подозревали его в чем угодно, но только не в отсутствии рационального «горизонта». Кому из сильных мира сего могло прийти в голову, что человек, владеющий восьмьюдесятью миллионами подданных, отважится броситься в схватку с миллиардом? Лишь со временем мне стала понятна подноготная этого незаурядного и в тоже время удивительно ограниченного человека. С детства приучив себя искать в каждом деле некую таинственную подоплеку — биологическую ли, национальную, социальную, — он после десятилетия триумфа уверовал, что ему доступно лицезрение, а затем и власть над этой самой незримой сутью. Он уверил себя — раз провидение на его стороне, значит, он владеет рецептом . Следовательно, он способен видеть дальше и глубже, чем другие.