Михаил Ишков - Сен-Жермен

Вместе с полковником мы читали письмо моего опекуна, в котором он писал об алхимии, о тайнах древнего ордена тамплиеров, об обществах вольных каменщиков, которым не миновать того, чтобы продолжить возведение нерукотворного Храма, являвшегося домом Святого духа, как церковь служит прибежищем Иисуса Христа. Писал о том, что мне надо надежно укрыться, так как смерть с косой стоит у его изголовья. Призывал заняться поисками смысла, ради которого пчелы собираются в строй и возводят улей…

«Не только же ради продолжения пчелиного рода или насыщения медом человеческой утробы трудятся они. Тот, кто удовлетворяется подобными объяснениями, подобен былинке на ветру. Даже если пчелы трудятся только для этого, все равно в силах человеческого разума наделить их высшей целью, которую и нам не грех примерить на себя. Вдруг и нам придется впору. Не из подобных ли фантазий рождается вера в животворящую силу Святого духа? Не мы ли сами источник его и причина рождения? Не мы ли, двуногие пчелы, творим себе и мечту, и веру? Эта дорога усыпана обломками свергнутых кумиров, но разве этот хлам — единственное, чем усыпан наш путь?»

Между тем дождь, поливавший предместья Лиля, кончился. Скрылась из вида пятиугольная цитадель, построенная славным Вобаном, [26]бесчисленные ветряки, окружавшие город, построенные для выжимки рапсового масла. Лилль был несчастнейший город на свете, более десятка раз его осаждали враги. Здесь жили от осады до осады, по ним вели счет годам, и эта своеобразная хронография куда как точно отражалась в его неприступных стенах. Тягловыми животными здесь служили собаки, и один из хозяев уверял меня, что его кобель может везти семьсот фунтов на расстоянии полулиги. Врет, конечно, ради того, чтобы заработать лишний суа, он готов был пожертвовать своей собакой, единственным кормильцем многодетной семьи. Это было жалкое зрелище — пегий, худой пес, впряженный в повозку с огромными колесами…

Теперь за окном кареты лежала плоская равнина Пикардии. Ровно нарезанные каналы, угодья и нивы, с которых уже месяц как были убраны хлеба; поросшие кустарником межи. Разве что рощи здесь погуще, чем во Фландрии. Даль была подернута клочьями тумана. Меня знобило, видно, не просто далось мне посещение собственной могилы. Никогда ранее я с такой силой не ощущал свою несовместимость с тем, что мы обычно называем временем. Глядя на себя со стороны, я не уставал поражаться безумной работе моего мозга, одновременно перемалывающего события, относящиеся к первым десятилетиям нашего века, к его середине и к самому концу. Собственно времени как шкалы следующих одним за другим исторических фактов для меня не существовало. Я одинаково свободно — зримо и слышимо — чувствовал себя в любой точке хронологической таблицы. Я пересек границу Франции в августе 1788 года, но в то же время все, что происходило со мной в 1724 на улицах Лондона, в 1760 годах на дороге в Париж оказывалось ощутимой и непосредственной явью.

Кто я?

Этим вопросом я не уставал задаваться все эти годы? Для меня не существует ни прошлого, ни настоящего, ни будущего — только сиюминутное и вечное, а также свершившееся и не совершенное. Эти понятия я с грехом пополам ещё могу различить в своем сознании, все остальное не для меня. Я человек, лишенный мечты. Я неспособен мечтать, всякая моя, как мне кажется, фантазия, причуда, всякий вымысел, в конце концов оборачивался реальностью. Других видений, кроме пророчеств, предсказаний, проникновения в тайну свершающихся — не важно, в прошлом ли, в будущем — событий, мне видеть не дано. Всякий бред являлся либо свидетельством произошедшего в истории, либо предчувствием непременно надвигающегося события. Дороги Франции особенно располагают к размышлениям, но даже они, ухоженные, поддерживаемые в идеальном порядке, не в состоянии были освободить меня от печали, от неистребимой горечи, которая скопилась в моей душе за все эти столетия, которые я прожил на свете.

Одно спасение женщины! Хвала Всевышнему, за то, что он не ограничился одним неудачным опытом и не пожалел ребра своего любимца, чтобы создать это нежное, обольстительное существо. Я всегда мчался от одного приключения к другому, эта пуповина крепче других связывала меня с реальностью. Один из самых увлекательных анекдотов ждал меня в Лондоне… Она была очень молоденькая и необыкновенно остроумная кокетка, эта маркиза Д. Я познакомился с ней в богатых меблированных комнатах госпожи Пенелопы Томпсон, расположенных на Брук-стрит, в нескольких минутах ходьбы от квартиры, которую занимал в ту пору в Лондоне несравненный Гендель. Несмотря на выдающуюся худобу и впалые щеки, хозяйка пансиона оказалась приветливой и добродушной женщиной. Вам когда-нибудь приходилось встречать сушеную, высокую и добродушную англичанку преклонных лет? То-то. Удивительные подарки иногда подбрасывает нам жизнь.