Иван Басаргин - Дикие пчелы

На ярмарке шум и толкотня. Пар от кричащих ртов, ругань, разноязыкий говор.

Степан Бережнов и Алексей Сонин торговали пушниной, зерном, маслом, кетовой икрой. Алексей Сонин на глазах честного народа всучил молодому купцу тухлую икру. Сверху насыпал свежей, а внизу бочки – порченая. Здесь кто умнее, кто языкастее, тот в барыше. Видел, что брал, так чего же вопить, мол, обманули. Ради барыша даже старообрядец готов есть и пить с мирским купцом, была бы выгода, а потом на лбу не написано, кто он, кто ты. Да и грех-то легкий, грех отмолимый.

Около Алексея Сонина всегда народ, его соболя на загляденье. Он и зазывать мастак, орет на всю пушную ярмарку, хвалит свою пушнину. Да и купцы знают его соболей, колонков, из рук рвут.

Все распродал Сонин. Теперь можно и кутнуть. Бережнов среди своих строг, а на стороне не прочь пропустить стопарик спирта. Все нутро обжигает, но зато и в голову сразу бьет.

Сонин набил полную питаузу апельсинов – редкий фрукт в этих краях. Они пахли душисто, емко. Бережнов метнулся к Сонину.

– Где купил?

– Вона видишь дверь стеклянную, там тех пельсин возом бери. Почти задарма продают. Да погоди, давай забежим в кабачок, с морозца трахнем по стопке, а уж потом сбегаем за пельсинами. Не расхватают. Я заказал на тебя мешок. А торговки там, боже, ядрены да красивущи, страсть! Наши-то супротив них пигалицы, а те идут и храмустят, как репы, хрум-хрум.

Выпили по стакану спирта. Крякнули, подмигнули друг другу. Побежали за «пельсинами». Вошел Бережнов и оторопел: ковры, зеркала, тепло, уютно. Его окружили «торговки». Одна из девушек, этакая милая, ласковая чернявочка подбежала к Степану Бережнову, обняла его и начала целовать, Бережнов оттолкнул ее, проворчал:

– Ты чо, сдурела? Изыди, нечистая сила!

Но чернявочка снова бросилась на шею Бережнову, не отбиться. А Алексей Сонин уже уводил белокурую девчушку в номер.

– Ужли у вас тако продают пельсины-то?

– Так, так, дедушка, – смеялись продажные девки.

– Проходи с Галей, она те покажет, как они продаются.

Бережнов несмело пошел за Галей, она вела его за руку. В номере и правда на столе горка апельсинов, разные сладости. А чернявочка быстро сбросила с Бережнова шубу и снова впилась в его губы пиявкой. И закружилась голова у мужика. Совсем все пошло кругом, когда он выпил крепкой наливки. Все забыл: и бога, и свою суровую Меланью.

Жарки поцелуи чернявочки, туманны ее ласки…

Утром его встретил Сонин, противно хохотнул, вкрадчиво спросил:

– Вкусны ли пельсины-то?

– Прочь, сатано! Епитимью наложу, не отмолишься.

– Про себя не забудь. Ха-ха-ха! И не согрешил бы Адам с Евой, ежели бы бог не наложил таинство на райское яблоко, ежели бы не соблазнила его отведать змея-искусительница. В мире сем так: что запретно, на то и манит.

– Изыди! Господи, помилуй и отпусти мою душу на покаяние. Во всем ты, пес смердящий, виноват. Пять рублей золотом содрали. Убыток, во всем убыток: делу убыток, душе.

– Може, в остальном убыток, но душе прибавка. Коней и баб любить – богатому не быть. А меня не хули, не то обо всем расскажу Меланье, бороду-то выдерет. Моя уже привычна, а вот твоя прознает про блуд впервой. Да и братия наша не пожалует.

– Сатано! Дьявол! Срамник! Грех на тебя падет, соблазнил ты! – кричал Бережнов, топая по снегу валенками с дивной росписью.

До вечера торговал Бережнов, торговал вяло. Перед глазами стояла та чернявая хохотушка. От воспоминаний теплело под сердцем. Красивей поди будет девы Марии. Она все рассказала Степану о себе: переселенка, родители по приезде померли, стала нищенкой, потом попала в этот дом. Просила:

– Возьми меня к себе. Буду ноги мыть и воду опосля пить. Люб ты мне. Оба в силе, оба в красоте. За одну твою бородищу пошла бы в ад.

– Да ить ты моложе меня на двадцать пять годов?

– Я молода, а ты сильный, потянули бы одну упряжь. Возьми! Перекрещусь в вашу веру. Наряжусь в цветастый сарафан, миловать буду, целовать буду.

И заметался Степан, как волк, пойманный в капкан. Никто никогда так его не миловал, не ласкал. Меланья, та и целует-то, молитву сотворя, будто срамное дело творит. Кряхтел, плевался с досады, что не может вот так, как Сонин, жить. Наставник. С него братия берет пример. Даже думка шальная запала в голову: бросить все и бежать с этой продажной девкой. Но разве можно бросить свою мечту, свой дом, свою братию, власти лишиться? Стонал и скрипел зубами Степан.

А когда село солнце, тайком нырнул под красный фонарь и забылся в теплой ласке. Ловил до утра купленные поцелуи. Обнимал проданное тело. Грех и маета.