Илья Кораблев - Ганнибал

Такой ход военных действий, естественно, внушил карфагенскому демократическому правительству уверенность в своих силах и надежду на победу, тем более что к Гасдрубалу перебежал от Гулуссы нумидиец Бития с 800 всадников, а Микипса и Мастанабал вовсе не торопились помогать римлянам [Апп., Лив., 111].

В этих условиях пунийский совет развернул энергичную дипломатическую работу, пытаясь сколотить новую антиримскую коалицию. Его послы в это горячее время побывали и у нумидийцев, и у Лжефилиппа. Карфагеняне опять где силой, а где убеждением овладели почти всею Ливией [там же].

В самом Карфагене возобновилась и приняла чрезвычайно острые формы борьба за власть, теперь уже в демократической партии. На одном из заседаний совета Гасдрубал внезапно обвинил начальника городского гарнизона Гасдрубала внука Массанассы в том, что тот фактически помогает своему дяде Гулуссе. Обвиняемый в смятении не нашелся, что отвечать, и члены совета тут же забили его скамьями насмерть. [191]Вся карфагенская армия перешла теперь под командование Гасдрубала [Апп., Лив., 111; Орозий, 4, 22, 8]. Все шло, как прежде.

Полибий [38, 2, 7 — 12; ср. 38, 1, 1] дает Гасдрубалу как полководцу и государственному деятелю, просто как человеку резко отрицательную оценку. В его изображении, карфагенский командующий выступает в облике тщеславного труса, который набивает свое брюхо пищей в то время, когда его сограждане гибнут от голода, и способен только на хвастливые речи, но отнюдь не на подлинно героические поступки. В этом портрете, очевидно, много понятных преувеличений. Тем не менее единственный успех, который Гасдрубал мог поставить себе в заслугу, — это его действия против Манилия у Нефериса. Трагическая гибель Гасдрубала, внука Массанассы, обнаружила в нем властолюбивого демагога и интригана.

В Риме постоянные неудачи внушали и тревогу и недоверие ко всем этим Ценсоринам, Манилиям, Писонам, бездарно затягивавшим войну. Очередные выборы магистратов, проходившие в обстановке острой внутриполитической борьбы, закончились внушительной победой демократических кругов и Сципионов, которых эти круги поддерживали. Одним из консулов на 147 год избрали Сципиона Эмилиана, хотя он и не достиг возраста, позволявшего ему претендовать на такую должность, и выставил свою кандидатуру всего лишь в эдилы [Знам., 53, 5; Евтропий, 4, 12; Диодор, 32, 9а; Ливий, Сод., 49; Зонара, 9, 29], и не проделал необходимой военно-административной карьеры. Решающую роль здесь, конечно, сыграли его репутация и общая уверенность в том, что только он сможет победоносно завершить войну и разрушить Карфаген. История повторялась: консулы настойчиво указывали на непозволительность такого выбора (за этим, несомненно, прослеживаются действия антисципионовской партии в сенате [ср. у Ливия, Сод., 50]), однако под давлением народного собрания, где активнейшую роль играли народные трибуны, сенат был вынужден уступить. Другим решением народного собрания, несмотря на противодействие консула Марка Ливия Друза, требовавшего жеребьевки, война в Африке была поручена Эмилиану [Апп., Лив., 112].

Когда Эмилиан, уже в качестве консула и римского командующего, прибыл в Утику, он застал свои пехотные части ведущими осаду некоторых африканских городов, а флот — атакующим Карфаген. Попытка Манцина прорваться в город провалилась, и лишь дополнительные корабли, своевременно посланные Эмилианом, спасли его десант от гибели [Апп., Лив., 113 — 114].

Эмилиану, очевидно, с самого начала было ясно, что, придерживаясь стратегической линии Манилия — Писона, овладеть Карфагеном, а тем более в обозримом будущем, он не сможет. Именно поэтому Эмилиан радикально изменил всю концепцию войны и сосредоточил внимание главным образом на осаде Карфагена, расположившись лагерем у подступов к городу. В непосредственной близости от римлян, на расстоянии 5 стадий (около 1 км) от городских стен, устроили свой лагерь и карфагеняне. Туда прибыли Гасдрубал и начальник пунийской конницы Бития [Апп., Лив., 114]. По всей видимости, Эмилиан принял какие-то меры и к укреплению воинской дисциплины [Апп., Лив., 115 — 117], хотя мы и не знаем, до какой степени рассказ об этом событии отражает объективную реальность и в какой мере он продиктован понятным желанием традиции, сочувствовавшей новому полководцу, противопоставить его Писону, Маннлию и Ценсорину.

Первую свою атаку Эмилиан направил против Мегары — окруженной стеной северной окраины города. Удар был нанесен ночью с двух флангов. Попытка преодолеть оборонительные сооружения штурмом не удалась, и тогда Эмилиан отправил отряд юношей, с тем чтобы они поднялись на башню, стоявшую недалеко от карфагенских укреплений. Оттуда воины перебрались на стену, спрыгнули на улицы и, взломав небольшие ворота, впустили Эмилиана. Карфагеняне в смятении бросились в Бирсу, однако и римский командующий решил не удерживать Мегару; переполненный огородами и садами, деревьями и кустарниками, перерезанный во всех направлениях оросительными каналами, этот район был очень неудобен для ведения боя. Эмилиан отступил [Апп., Лив., 117] (Зонара [9, 29] приписывает операцию в Мегаре Манцину).